Читать книгу "Сильнее смерти - Джон Голсуорси"

- А, Петтенс! Мистер Саммерхэй будет дома весь завтрашний день, и мы с ним совершим далекую прогулку верхом; когда будете делать лошадям проминку, зайдите в гостиницу, если нам с Джип не удастся туда попасть, и скажите майору Уинтону, что я жду его сегодня обедать.

- Хорошо, мэм. А я нынче утром высмотрел пони для маленькой мисс Джип, мэм. Мышиной масти, пяти лет. Здоровый, спокойного нрава, очень красивый мелкий аллюр. Я говорю этому человеку. "Не вздумайте меня перехитрить, говорю. - Я родился на лошади. Двадцать фунтов за такого пони! Десять - и считайте, что вам повезло". "Ладно, Петтенс, - говорит он, - с вами вилять не приходится. Пятнадцать!" "Я вам накину один фунт, - сказал я. Одиннадцать. Берите, и кончим на этом". "А! - говорит он. - Петтенс, вы-то уж умеете покупать лошадей! Ладно, двенадцать!" А пони стоит все пятнадцать, мэм, и майору он понравился. Так что, если желаете, можете его получить!

Джип посмотрела на маленькую дочку, которая только один раз возбужденно подпрыгнула и теперь стояла молча, только глаза ее перебегали от матери к конюху и губы полуоткрылись. Джип подумала: "Прелесть моя! Никогда ни о чем не просит".

- Ну что ж, Петтенс, купите пони.

- Да, мэм, очень хорошо, мэм. Прекрасный вечер, мэм!

Он удалился, ковыляя: ему приходилось ставить ступни чуть ли не под прямым углом к голени. На ходу он думал: "Два-то фунта у меня в кармане!"

Через десять минут Джип в сопровождении дочери и Оссиана вышла на обычную вечернюю прогулку. Но пошли они не наверх, к холмам, как всегда, а в сторону реки, к тому месту, которое у них называлось "пустошью". Это были два покрытых осокой луга, разгороженные насыпью, на которой росли дубки и ясени. У перекрестка, где сходились луга, стоял старый каменный сарай с проломом! в стене, который зарос плющом до самой тростниковой крыши. Это место, затерянное среди полей пшеницы, лугов и буковых зарослей, казалось, жило какой-то собственной жизнью; его любили звери, птицы, и маленькая Джип недавно видела здесь двух зайчат. На дубе с еще негустой листвой сидела кукушка и куковала; они остановились и смотрели на серую птичку, пока та не улетела. Птичий гомон среди безмятежного покоя, золотисто-зеленые листья дубков и ясеней, выглядывающие из травы полевые цветы - болотная орхидея, сердечник, кукушкин цвет - все это наводило Джип на размышления: как непостижим тот дух, который кроется за плотью природы, за этой прозрачной улыбкой жизни, то и дело угасающей и снова возникающей из небытия! Пока они стояли у сарая, какая-то птица пролетела над ними, делая широкие круги и пронзительно крича. У нее был длинный клюв и острые крылья, казалось, птицу тревожило их присутствие. Маленькая Джип сжала руку матери.

- Бедная птичка, правда, мам?

- Да, детка. Это каравайка. Может быть, ее друг ранен.

- А что такое друг?

- Птица, с которой она живет вместе.

- Она боится нас?

- Давай пойдем, посмотрим, что с ней приключилось.

Каравайка все летала над ними с пронзительным криком. Маленькая Джип предложила:

- Мам, давай поговорим с ней. Мы ведь не хотим ее обидеть, правда?

- Конечно, нет, милая. Но боюсь, что бедная птичка совсем дикая. Попробуй, если хочешь.

Нежный голосок маленькой Джип присоединился к крикам каравайки, таким жалобным в тихом спокойствии вечера.

- О, гляди! - сказала Джип. - Она опускается к самой земле - у нее там гнездышко. Не станем подходить, хорошо?

Маленькая Джип отозвалась приглушенным голосом:

- Там у нее гнездышко.

Они тихонько отошли к сараю, а каравайка все летала и кричала у них за спиной.

- А нам хорошо, мам: наш друг ведь не ранен, правда?

Джип ответила, вздрогнув:

- Да, дорогая, нам очень хорошо. Ну, а теперь пойдем пригласим дедушку к нам обедать.

Маленькая Джип запрыгала. Они спустились к реке. Уинтон уже два года жил в гостинице у реки. Он отказался поселиться вместе с Джип - он только хотел всегда "быть под рукой", когда понадобится ей. Он вел простой образ жизни в этой простой сельской местности: ездил верхом с Джип, когда Саммерхэй оставался в Лондоне, размышлял над тем, как укрепить положение дочери, посещал фермеров и, наконец, подчинил себя целиком прихотям маленькой Джип. Его внучке уже пора было начать учиться верховой езде момент, в некотором роде священный для человека, жизнь которого была почти лишена смысла без лошадей. Глядя на отца и маленькую Джип, которые шли, держась за руки, Джип подумала: "Отец любит ее не меньше, чем меня".

Обедать в одиночестве в гостинице было сущим наказанием для Уинтона, хотя он тщательно скрывал это от Джил; поэтому он охотно принял их приглашение.

В Красном доме, кроме рояля, не было ни одной из вещей, которые окружали Джип в доме мужа. Здесь были белые стены, мебель старого дуба, висели репродукции с любимых картин Джип. Отношения с Саммерхэем сложились у Уинтона хорошие, но ему было приятнее всего оставаться с дочерью наедине. В этот вечер он был особенно доволен - с некоторого времени она казалась ему какой-то необычно печальной и рассеянной.

- Мне хотелось бы, чтобы ты больше встречалась с людьми, - сказал он.

- О, нет, отец!

Увидев ее улыбку, он подумал: "Нет, это не "зелен виноград". В чем же тогда дело?"

- Ты ничего не слышала за последнее время о Фьорсене?

- Нет, ничего. Кажется, он снова выступает в Лондоне в этот сезон.

- Ну и пусть его... - "Значит, и это ее не волнует! Но что-то тут все-таки есть". - Я слышал, Брайан делает успехи. Мне говорили о нем на прошлой неделе как о наиболее обещающем молодом кандидате во всей адвокатуре.

- Да. Он прекрасно работает. - Уинтону почудился подавленный вздох. Как по-твоему, отец, Брайан очень изменился с тех пор, как ты его знаешь?

- Пожалуй, он стал чуть менее веселым.

- Да. Он разучился смеяться.

Эти слова были сказаны ровным, тихим голосом, но они поразили Уинтона.

- Трудно сохранить способность смеяться, - ответил он, - когда день за днем приходится выворачивать наизнанку людей, большинство которых - дрянь.

Шагая домой при лунном свете, он снова вернулся к своим мыслям и пожалел, что не поговорил с ней начистоту. Надо было сказать: "Послушай, Джип, ты всерьез беспокоишься насчет Брайана? Или, как многие люди, сама придумываешь себе неприятности?"

За последние три года Уинтон, сам того не сознавая, стал более неприязненно относиться к собственному классу и более дружественно, чем прежде, к беднякам, Он посещал батраков, мелких фермеров, лавочников, оказывал им при случае маленькие услуги, одаривал детей монетками. Он, разумеется, не догадывался, что они не могли позволить себе проявлять бескорыстие. Он видел только одно - они были уважительны и приветливы с Джип, и это располагало его к ним в той же мере, в какой его все больше раздражали два или три богатых местных землевладельца, не говоря уж о тех выскочках, которые жили в собственных виллах вдоль реки.