Читать книгу "Подмены - Григорий Ряжский"

– Да и чёрт с тобой! – резко выкрикнула вдруг Верочка. – Делай, как считаешь нужным! Только имей в виду, что никакого съезда у нас с тобой не будет. Каждый получил, чего хотел, и на этом давай мы поставим точку. Иди, получай ордер и езжай на свою площадь. А мы – на свою. И живи дальше, как тебе заблагорассудится.

Говоря эти слова, она, разумеется, понимала, что Моисей прав по всем статьям: что Гарьку к прабабке не пропишут и опекунства не дадут, коли имеется ближняя родня, и что сама она его тоже не возьмёт, потому как не позволит ей того кормилец Бабасян. А ещё была злость на никудышного мужа, в пиковый момент проявившего нежданную принципиальность и тем самым лишившего мать комнаты. И на хрена тогда, спрашивается, маме этот грузчик, брак с которым теперь уже никак не натягивает на двушку, а лишь добавляет геморроя и неоправданных расходов. К тому же на могилку к сыну не сходишь: нет её и не будет, и даже поплакать, если вдруг понадобится, не с кем и не перед кем.

– Что ж, – чуть подумав, подал голос Моисей Наумович, – думаю, я понял тебя, Вера. Более того, полагаю, ты во всём права. И, если честно, я совершенно не жалею о прожитых с тобой годах, потому что хорошего между нами было много больше, чем дурного и пустого – того самого, что образовалось за последние годы. И я не держу в сердце зла, я просто отпускаю тебя в ту жизнь, которую ты для себя избрала. А насчёт Гарьки не беспокойся, ещё не знаю как, но я сумею о нём позаботиться и вывести в люди. Вам же обеим дверь в моём доме всегда открыта: внук – ни при чём, вы по-прежнему родные ему люди, бабушка и прабабка.

Дворкин развернулся и побрёл в кабинет, к нагану и блокноту Рубинштейна: следовало ещё раз расставить приоритеты, теперь уже с учётом жизненных обстоятельств, обновлённых до крайности. Закрывая за собой дверь, он слышал, как, мелко присвистывая, заголосила княгиня Грузинова и как, хлопнув дверью, выскочила из дома супруга его Вера, враз сделавшаяся бывшей не только на бумаге, но и по существу.

14

Вновь всю ночь шёл дождь и дул ветер, донося до ноздрей Моисея Дворкина пресные запахи каляевского двора. Пахло мокрой пылью, ржавым металлом, остывшим асфальтом. Ароматы золотых шаров, исходящие от палисадника, в комнате уже не улавливались, угасая и окончательно теряясь в том месте, где сходились две соседние стены флигеля, и потому от соседнего пейзажа спальне доставался лишь слабый грохот листового железа, служившего навесом над мусорными баками.

Внезапно повеяло свежестью, какая случается перед сильной грозой, и, будто отозвавшись на такую перемену природы, потянуло озоном, защипало лёгкие, закружило в голове, сзади, в районе затылка. Моисей вслушивался в дождь, не зная, слышит ли эти звуки Вера. Возможно, там, где она осталась на ночь, дождя не было вовсе, или, возможно, его косые струи, долбя по незнакомому водоотливу, образовывали совершенно иные звучания, заливая стёкла не с той, а с этой стороны, и перекошенная временем форточка, привычным образом открытая в их супружеской спальне чуть больше чем наполовину, скорей всего, не была перекошенной, а находилась в исправном состоянии, будучи подогнана чьими-то мастеровитыми руками точно по профилю проёма, служащего для проветривания чужого спального помещения. Или же они предпочитали распахнуть окно настежь и наслаждаться свежестью собственного июльского воздуха, забыв о том, что мокнет подоконник, и образовавшаяся на нём каплевидная лужица уже начинает медленно стекать на паркет утончённым краем, и под утро кто-то из них, подойдя к окну, чтобы прикрыть створки, пустившие в спальню избыточную прохладу, удивится мокроте под босыми ногами и, отдёрнув конечность, станет искать глазами, обо что бы вытереть ступню. А найдя и обтерев, поскорее захочет вернуться в постель, где было так уютно и тепло, где снова ждали его или её, но только неизвестно, как долго длилась эта сторонняя благодать у супруги его Верочки, потому что не быть никого у неё просто не могло никак, учитывая, что даже сам он всё ещё любил её, озлобленную и неверную. В том же, что она неверна, Моисей уже не сомневался, поняв это в ту секунду, когда некогда любимая им жена произнесла, не скрывая лёгкого раздражения: «а с этими картина другая».

Он поднялся, накинул халат и присел к столу. Зажёг настольную лампу, вправил в пишущую машинку чистый лист и начал печатать, почти не обдумывая текст.

«Милейшая, дорогая моя Анна Альбертовна!

Начну с того, что крайне сожалею о том, что пауза в нашей и так весьма редкой переписке затянулась, но вместе с тем хочу сказать, что к тому имелись некоторые обстоятельства. Прежде всего, я не хотел беспокоить Вас избыточным своим присутствием в Вашей жизни, предполагая, что, всякий раз напомнив о себе письмом или звонком, я невольно сделаюсь причиной возможной для Вас раздражённости, поскольку ещё не забылись в памяти моей и, наверно, Вашей те многолетние нестыковки и недосказанности в адрес друг друга, которые, вполне допускаю, могут и теперь тревожить и память Вашу, и Ваше воображение. Однако решаюсь и пишу. Как Вы, моя дорогая? Всё ли хорошо в Вашей жизни, здоровы ли телом, спокойны ли душой? И как там папа? – уверен, Вы так и живёте памятью о нём, и это отчасти помогает Вам существовать в семейном одиночестве, несмотря на окружение многими людьми, благодарными за Ваши добрые руки доктора.

Анна Альбертовна, не стану более мучить Вас прелюдией. Поверьте, чрезвычайные жизненные обстоятельства потребовали от меня написать Вам, что я и делаю теперь, не зная, не чувствуя пока ещё то, как правильней начать слова крайне важные и непомерно горькие. Сейчас глубокая ночь; если честно, собирался написать Вам утром, но так и не сумел его дождаться – ощутил в себе немедленную потребность выговориться, рассказать и… просить.

Лёки, нашего сына, больше нет. Как нет и жены его Кати. Они недавно погибли под лавиной на Северном Кавказе. Не стану лишний раз проговаривать слова о том, насколько чудовищно тяжела и невосполнима для всех нас эта потеря. Кроме того, даже проститься с сыном и Катей мы не смогли из-за того, что тела их погребены под многосотметровым ледником и доступ к ним невозможен никогда. Однако этим ужасным известием неприятности не исчерпываются. Жизнь наша с Верой, моей супругой, складывается таким образом, что мы вынуждены расстаться, и, как я полагаю, навсегда. Как Вы, наверно, помните – поскольку я писал Вам о том и Вы отвечали мне, – у меня есть внук, Гарик, сын Лёки и Кати. Ему скоро полтора годика, он совершенно чудесный мальчик, почти не отличимый лицом от Лёки. Он, Гарька, самый что ни на есть Дворкин, плоть от плоти. Думаю, похож и на прадеда, впрочем, Вы это, вероятно, сказали бы точней, поскольку детские фотографии моего отца всё так же бережно, помнится мне, хранятся в Вашем семейном архиве. Прикладываю один из последних Гарькиных снимков, сделанных Лёкой: надеюсь, Вы сумеете выискать общие с Наумом Ихильевичем черты, на которые у Вас, кажется, всегда был острый и неравнодушный глаз.

Перехожу, однако, к главному, к самой цели моего к Вам письма. Анна Альбертовна, Гарик, внук, будет жить со мной. При разъезде у меня образуется отдельная двухкомнатная квартира, и я намереваюсь в самое ближайшее время установить над внуком опеку. Иными словами, теперь я, и только я, ответственен за воспитание и уход за ним, несмотря ни на какие прочие обстоятельства. Такое решение уже согласовано с бывшей супругой, и теперь остаётся лишь, переехав на новое место жизни, приступить к опекунским обязанностям в полном объёме и в наилучшем смысле. Полагаю, догадываетесь, к чему веду. Да, Анна Альбертовна, именно к этому. К Вам. К Вашему участию и полноценному содействию. И вот что я в этой связи предлагаю. Мы с Вами съезжаемся в общую московскую квартиру на основе родственного междугороднего обмена. Думаю, за то, чем располагаем, нам с Вами удастся выгадать неплохое трёхкомнатное жильё близ станции метро, что обеспечит всем нам вполне удобную жизнь и попутную заботу друг о друге. Не стану лукавить, хочу оставаться предельно честным по отношению к Вам: сейчас, в ближайшие годы, пока Гарька не обретёт начальной самостоятельности, Вы нужны мне неизмеримо больше, нежели я Вам. Однако когда-нибудь придёт тот день, когда и я смогу отплатить Вам уходом, заботой и самым благодарным родственным расположением за то, что Вы сделали для нас с внуком – Вашим, по сути, правнуком. К тому времени наш мальчик подрастёт, и, как я предугадываю, жить нам всем будет хорошо и уютно. Соглашайтесь, Анна Альбертовна, очень прошу Вас. Поверьте – смог бы, встал бы перед Вами на колени, да только расстояние тому препятствует. А выполню такое на словах – не поверите. И потому приезжайте – сможете воочию убедиться в искренности моих слов.