Читать книгу "Небесный Стокгольм - Олег Нестеров"

– Я с ним в троллейбусе ездила, – задумчиво сказала Белка.

– С кем на этот раз? – вздохнул Антон.

– С Тарковским. Когда училась, у нас был троллейбус, мы его вгиковским называли. Через всю Москву ходил, от Поклонной до ВДНХ. Пока едешь, всех встретишь, всё узнаешь. Как нулевая пара. Он уже заканчивал тогда, на дипломе был. А один раз сажусь в троллейбус, а по нему крылатая фраза гуляет: «Вася, смени облик!» Какой такой Вася? Оказалось, накануне в институте партийное собрание было, разбирали Шукшина за пьянку и драку в общежитии. Герасимов ему говорит: «Вася, тебе надо сменить все, начиная с облика. Ты не парень в кожанке и в сапогах, ты должен стать интеллигентом, Вася. И брось ты актерские эти свои упражнения, это дешевый хлеб и дешевая слава».

Решили тоже сменить облик. Действительно, хватит уже всех этих интеллигентских замашек, разлили по полной «губастого», как сказал Антон, все стаканы доверху. Белке – треть.

– Я так и не могу привыкнуть, что теперь в субботу на работу не надо ходить, – признался Петя. – Так что имеем полное право потерять человеческое лицо.

В начале весны вдруг объявили в новостях, что страна отныне переходит на пятидневку и будет отдыхать два дня в неделю.

– Давайте за субботу! – предложил Кира. – Будет теперь у нас свой советский шабат.

– Евреи что творят! – Антон крякнул и смачно закинул в рот кусочек пирожка с капустой. – Прут и прут. Быстро они египтян перемололи. Нет теперь для нас государства Израиль.

– А ты переживаешь, – не глядя на него, сказала Белка.

– А что мне переживать-то?

– Ну как же. Дочь родил, Василисой назвал, а оказалось, что она еврейка.

Антон переменился в лице. Постоял, пожевал, взял свой портфель и вышел вон. Повисла пауза.

– А почему она еврейкой оказалась? – не понял Петя. – Антон что, не отец?

– Да отец, отец. – Белка уже переживала, что не то ляпнула. – Мне Вера просто как-то рассказала, что мать у нее еврейка наполовину, по бабке. Сначала она просто Антону не говорила об этом, дел-то… Не в Третьем рейхе живем. А потом, когда его пунктик узнала, язычок прикусила. Недавно что-то там у них случилось, ну, то ли в гости кто-то из родственников приехал, какие-то фотографии смотрели за столом. Ну и получил братец для себя откровение. Искала его Вера всю ночь, из дому ушел. Но наутро явился. Теперь ему есть о чем подумать.

Петя хотел было пойти за Антоном, но тот вдруг сам вернулся, как ни в чем не бывало. Встал рядом, стараясь не смотреть на Белку. Взял еще пирожок.

Пришлось налить еще.

Закуска заканчивалась, тянули последние, с курагой, откусывая по маленькому кусочку.

– Ты прости меня, Антоша. Я тебя очень люблю. – Белка опять куда-то стала проваливаться.

– Ты чего прощаешься-то? – Антон еще не отошел. – Помирать собралась?

– В каком-то смысле я уже померла. – Белка посмотрела в окно. – Давайте за Шпаликова? – предложила вдруг она.

– Он, что ли, помер?

– Жив. Только страдает очень.

– Пьет, наверное, не просыхая, а потом страдает.

– Он в Ленинграде фильм свой показал – «Долгая счастливая жизнь». Снял в первый раз как режиссер. Освистали.

– Зрители?

– Киношники.

– Фигню, значит, снял.

– За фигню ему бы не дали первую премию в Бергамо. Тут все ему – порежь финал, порежь… Ну сколько можно, ну плывет эта баржа бесконечно, и сидит там девка, на гармошке играет… А Антониони за этот финал стоя ему аплодировал. Нет, дело не в фильме, просто не могут ему простить… «Я шагаю по Москве».

– Почему? – удивился Петя. – Классный фильм.

– Посчитали, что после «Заставы» на компромиссы пошел. Мол, скурвился Шпаликов.

– Гадюшник у вас там, – усмехнулся Антон.

Белка подняла стакан, они уже перестали стесняться и пили в открытую.

– Тост у меня. – Она посмотрела на Киру. – В этом фильме мужик сбегает от неслучившейся любви, едет в автобусе. В сценарии примерно так было написано: «Он не знал еще в эту минуту, что самое важное в его жизни уже произошло». Вот я хочу выпить за то, чтобы никто из нас никогда про себя не мог это сказать!

В это момент появился Мухин:

– Ну что вы тут за детский сад устроили, елки-палки! Дочки-матери в пивной! Воспитательница уже на ногах еле стоит. Водку пьете, не таясь. Хоть бы бутылку под стол убрали.

Бутылку убрали, потому как сразу ее разлили, Мухина нужно было срочно спасать, он был трезвый и злой. Достали новую, Белка сходила еще за пирожками, а потом села на подоконник и заснула. Налили штрафную. Наконец Мухин отодвинул от себя тарелку:

– Я теперь цыган.

Он, видимо, хотел произвести впечатление и ожидал какой-то иной реакции, но все стояли тихо и с пониманием смотрели на него.

– Я вам серьезно говорю. Я цыган. Теперь с ними играю.

– Ну это ты брось. – Кира улыбнулся и почему-то погрозил ему пальцем. – Цыгане только с цыганами играют. Это даже я знаю.

– Я им тоже говорю: «Я не цыган, я Мухин!» А они мне: «Ты сам ничего не понимаешь. Ты белый цыган. Иди к нам».

Мухин налил сам себе еще, выпил и теперь смог подробно рассказать свою историю:

– Играю я как-то в ВТО концерт с Кобзоном, вдруг ко мне за кулисами подходит Коля Волшенинов, вы его не знаете – великий музыкант. Цыган, естественно. Поет со своей женой Радой песни в дуэте. А у меня с Кобзоном номер есть, я цыганочку венгерскую играю, ну как на новоселье, помните? В общем, Коля подходит и говорит: «Иди ко мне работать. Мне одному трудновато». Пришел я к нему домой знакомиться. Дом новый, на проспекте Калинина, квартира шикарная. В серванте за стеклом бутылка коньяка стоит – «КВ». Я ему: «Коля Волшенинов?» А он: «Мне ее космонавт Комаров подарил, сказал: „Вернусь – выпьем“. Вот погиб, а бутылка стоит». Ну мы с ним коньячку попроще за знакомство приняли, потом Волшенинов говорит: «Сыграй мне, Мухин». Я стал играть ему романсы, но не кобзоновские, а те, из детства, которым меня воры во дворе учили. Волшенинову понравилось, он взял свою гитару, а она у него старинная, краснощековская. Два грифа, на одном, как полагается, семь струн, на другом – четыре басовых, звучат, как арфа. Стали играть вместе, он говорит – ты пока свои штучки пижонские убери, играй просто аккомпанемент. И тут – бац! Верите – у нас все совпало! В мгновение. Он кричит: «Рада, иди сюда, послушай!» А сами играем, остановиться не можем. И романсы его совсем другими становятся, я же на шестиструнке, а цыгане на них не играют, поэтому по-другому все складывается! Так весь вечер за гитарами и просидели, он вел, я ловил. Показал мне секретную ноту. Цыганскую.

– Их всего семь. Какая из них? – спросил Антон. – Конкретно.

– Конкретно это между нот.