Читать книгу "Полет мотылька - Алексей Калугин"

– Что, Геннадий Павлович, жаловаться ходили? – спросил человек в сером.

Ничего не ответив, Геннадий Павлович побежал по коридору к выходу. А в спину ему неслись укоризненные слова:

– Нехорошо, Геннадий Павлович! Ах, как нехорошо! А я-то думал, вы наш человек!..

Выбежав на улицу, Геннадий Павлович остановился, привалившись спиной к нагретой солнцем черной металлической двери. Он снова не знал, кто он такой, и не мог понять, что с ним происходит. Собравшись с силами, Геннадий Павлович отлепился от двери и зашагал по направлению к дому. Предгрозовая духота сделалась нестерпимой. Прикосновение горячего воздуха ощущалось почти физически, как в жарко натопленной бане, когда достаточно лишь слегка подуть на кожу, чтобы почувствовать ожог. Небо затянула плотная серая пелена, и, к тому времени, когда Геннадий Павлович подошел к дому, на разогретый асфальт стали падать большие редкие капли дождя, а где-то вдалеке громыхнул гром. Город ждал прохлады и свежести – то, что должен был принести с собой дождь. Если, конечно, это настоящий дождь.

Геннадий Павлович поднялся по лестнице и тихо, чтобы не беспокоить соседей, которые непременно начали бы выглядывать из своих комнат, чтобы посмотреть, кто там пришел, открыл входную дверь. Странное чувство испытал Калихин, глядя на длинный коридор с ровными рядами обшарпанных дверей, облупившейся темно-коричневой краской на стенах и круглыми плафонами под потолком, лишь в двух из которых тускло светили сорокаваттные лампы. Фрагмент мира, который он видел перед собой, казался чужим, далеким и непонятным. В какой-то степени он даже внушал Геннадию Павловичу опасение. Ему казалось странным то, что он тут оказался – его место было не здесь. Такое чувство испытываешь в детстве, вернувшись домой после долгого летнего отсутствия, – все вокруг кажется знакомым и одновременно чужим, а воздух, прозрачный, как хрустальное стекло, придает всей картине ощущение нереальности.

Осторожно заперев входную дверь, Геннадий Павлович направился было к двери свой комнаты, но, не пройдя и половины пути, остановился. Ключ, который он уже держал в руке, тихо звякнув, упал на кольцо, кольцо скользнуло на палец. Неслышно ступая, Геннадий Павлович подошел к двери комнаты, расположенной напротив той, где проживал старик Семецкий. Калихин знал, что комната пуста, но что-то тянуло его к ней. Он не думал, что за дверью спрятаны ответы на мучившие его вопросы, он просто пытался понять, кто была та девушка по имени Марина, чей смутный образ непрестанно преследовал его. Быть может, когда-то Марина жила в этой комнате? Геннадий Павлович осторожно потянул за дверную ручку. К его удивлению, дверь неслышно приоткрылась. Комната выглядела так, словно в ней никто никогда не жил. Пол был покрыт пылью и обсыпавшейся с потолка штукатуркой, выгоревшие обои неопределенного цвета лохмами свисали со стен, выставляя напоказ наклеенные под ними старые, пожелтевшие газеты, грязные стекла едва пропускали дневной свет. С потолка свисал электрический шнур, завязанный узлом. Искать здесь было нечего, и Геннадий Павлович закрыл дверь. Шпет говорил, что комната пустует с тех пор, как он переехал в эту квартиру. Но что, если он просто не помнил девушки по имени Марина? Что, если он так же, как и Калихин, утратил часть своих воспоминаний, получив взамен ложные? Геннадий Павлович быстро перешел на другую сторону коридора и тихонько постучал в дверь старика Семецкого. В конце концов, он ничего не потеряет, если спросит Семецкого, не помнит ли он своих соседей напротив. Подождав какое-то время и не получив ответа, Геннадий Павлович сообразил, что стучал он, должно быть, слишком тихо – Семецкий был туг на ухо и мог просто не услышать. Геннадий Павлович постучал еще раз, чуть громче и настойчивее. Открылась дверь, но не та, у которой он стоял, – из соседней комнаты выглянул Марк Захарович Шпет. Волосы у него были всклокочены, лицо помятое и слегка опухшее, словно после сна. Ему потребовалось несколько секунд для того, чтобы сфокусировать взгляд. Когда же Марк Захарович узнал Геннадия Павловича, лицо его удивленно вытянулось, как будто явление Калихина было чем-то в высшей степени необычным.

– Это вы, Геннадий Павлович? – произнес он, слегка запнувшись на имени.

– Да. – Геннадий Павлович улыбнулся, как будто извиняясь за что-то, и стыдливо спрятал руки за спину.

– А Семецкого нет, – покачал головой Марк Захарович.

– Как нет? – удивился Геннадий Павлович.

Старик Семецкий был знаменит тем, что никогда не покидал квартиры. Даже продукты ему приносил на дом какой-то паренек из районной управы. Чем уж заслужил такую честь Семецкий, для всех остальных обитателей квартиры оставалось загадкой.

– Умер. – Лицо Марка Захаровича приобрело скорбное выражение.

– Как умер? – опешил Геннадий Павлович.

Ему показалось, что о скоропостижной смерти Семецкого он уже когда-то слышал.

– Ну, знаете, как это обычно бывает, – объясняя, принялся разводить руками Шпет. – Семецкий был уже далеко не молодым человеком…

– Когда? – перебил его Геннадий Павлович.

– Сегодня, – Марк Захарович протянул руки вперед, словно взывая о помощи. – Сегодня днем, часа в два. Я сижу у себя в комнате, слышу – кто-то в стенку колотит. Пошел к Семецкому, хотел уже ругаться с ним. Хорошо еще, дверь оказалась не заперта. Семецкий лежит на кровати, лицо багровое, руками за грудь держится. Он уже и говорить не может, только пяткой в стенку стучит. – Марк Захарович усмехнулся невесело. – Старый вроде бы, а все одно – жить хочется.

– Что дальше? – прервал его рассуждения о бренности всего сущего Геннадий Павлович.

– А что дальше? – развел руками Марк Захарович. – Дальше – как обычно. Я побежал, вызвал «Скорую». Потом мы с Сивкиным натолкали Семецкому в рот таблеток, какие только были у него на окне. Без них бы он к тому времени, когда «Скорая» приехала, точно кончился бы, а так – ничего, отходить начал. В смысле, отпустило его, лицо не такое красное стало. Хватать нас с Сивкиным за руки принялся – вроде как сказать чего хотел. Наверное, благодарил за то, что жизнь ему спасли. Где-то через час явились двое здоровенных санитаров. Плечи – во, морды – во, – Марк Захарович руками показал размеры, – все равно что тот артист, который, помните, все вернуться обещал. Где, говорят, ваш псих. Оказывается, «Скорую» прислали из психушки, а в направлении написали, что у нас в квартире буйно помешанный. Любому олуху при одном только взгляде на Семецкого ясно стало бы, что у старика сердечный приступ, а эти двое стоят, в затылках чешут. Понятное дело – не их профиль. Ну, ладно, говорят, отвезем его в больницу, раз уж приехали. Носилки притащили. А Семецкий к тому времени совсем уже ожил, даже сопротивляться начал, когда его на носилки укладывали. Ну, у этих двоих не очень-то посопротивляешься. Уложили они Семецкого на носилки и понесли вниз по лестнице. Лестница у нас сами знаете какая – не развернуться. Вот они на первом же пролете и опрокинули носилки. Семецкий упал и вниз по ступенькам. – Марк Захарович тяжело вздохнул и сокрушенно покачал головой. – Когда его снова на носилки клали, он уже и не шевелился. Глаза закатились, а шея – вот так. – Шпет попытался изобразить, как выглядит человек со свернутой шеей. – Короче – труп.