Читать книгу "Прихоти любви - Евгения Марлитт"

Потом девушка устало сняла кружевное платье, надела простое серое, села у окна и стала смотреть в наступающие сумерки.

Внизу тем временем огорченная маленькая Эльза подошла к красиво сервированному благодаря стараниям фрейлейн Линденмейер столу. Стулья для жениха и невесты были украшены гирляндами. А какой прекрасный пирог испекла Ида! Малютка нарядила свою толстую восковую куклу в голубое платье. Но где были все? Эльза побежала в комнату фрейлейн Линденмейер.

– Когда же наконец свадьба? – нетерпеливо спросила она старушку. Она думала, что праздничные приготовления относятся уже к свадьбе.

– Ах, милочка, – вздохнула фрейлейн и, посмотрев на Иду, добавила словами Шиллера: – «Кто знает, что сокрыто во мгле времени!»

Цитата совсем не походила на то, что добрая душа собиралась сказать на праздничном обеде: «Там, где суровое сочетается с нежным…» Что же это за жених и невеста, если они даже в первый день после помолвки не оставались вместе? Может быть, это была новая мода? В ее время все происходило совершенно иначе: тогда помолвленные не могли расстаться и сидели вместе, глядя друг другу в глаза. Старушка вздохнула.

– Убирай, Ида, – прошептала она. – Осы летят в комнату. Ах, наши гирлянды! Вот судьба прекрасного на земле! Ида, Ида, у меня очень тяжело на сердце.

– Эльза хочет пирога, – сказала малютка и побежала за девушкой.

Гейнеман сидел на скамейке у ворот, напевал песенку о несчастливых влюбленных и в конце концов так разжалобил старушку, что она попросила его замолчать, – этот мотив, напоминающий унылый крик совы, не поют, когда кто-то выходит замуж…

Глава 27

Первый снег в горах! Он рано выпадал здесь! В долине еще стоит бабье лето и летает осенняя паутина, а наверху, сверкая, уже падает снег и ложится белыми, чистыми хлопьями на ветви деревьев. Тогда становится особенно уютно в домах: большие печи делают свое дело, а окна обложены зеленым мхом, чтобы не пропускали холодного ветра. Еще лучше бывает по вечерам, когда на столе горит лампа и свет ее отражается в блестящей чайной посуде.

Но нигде не было так уютно, так по-старинному удобно, как в общей комнате Нейгауза. Жаль только, что возле окна не стояло больше веретено с гребнем, которое так шло к этой уютной горнице. На дворе шел снег, дул ветер, здесь же на старинном письменном столе горела лампа, и Беата писала:

«То были хозяйственные вопросы, Лотарь, теперь пишу о сердечных делах. Я только что была в Совином доме и застала Клодину в общей комнате, она давала урок маленькой Эльзе. Мне бы хотелось сообщить что-нибудь новое, но там все по-прежнему. Она никогда не говорит о тебе, а если я затрагиваю этот вопрос, то не получаю ответа, по крайней мере, такого, какой мог бы удовлетворить меня.

Она спрашивает только о здоровье герцогини, живет, как монахиня, бледна, как смерть. Единственное ее развлечение – одинокие прогулки. Эгоист Иоахим, кажется, не замечает или не хочет замечать этого! Сегодня я его срезала. Он снова принес Клодине толстую рукопись для переписки, я отняла ее у него и сказала: «Если позволите, я это сделаю, вы слишком утомляете бедную девочку».

Ты знаешь, она отослала Иду и все делает сама: стряпает, шьет, гладит, и все у нее спорится. И после стольких хозяйственных хлопот она должна еще переписывать рукописи и портить себе глаза! Как будто они мало болят у нее от слез.

Честное слово, я постоянно вижу ее с покрасневшими глазами, хотя сколько бы я ни спрашивала: «Ты плакала?», она постоянно отвечает: «Я? Отчего бы мне плакать?»

Иоахим удивленно посмотрел на меня: я уверена, его приводит в ужас мысль, что кто-то может заглянуть в тайны его поэтической души. Но он не решился противоречить, да это и не помогло бы ему, потому что он один из тех, с которыми можно делать все, только надо действовать решительно.

Однако извини, я что-то слишком много пишу об Иоахиме, а ты хочешь услышать о Клодине. Ты спрашивал меня, носит ли она обручальное кольцо. Конечно, тебе будет больно знать, что она его не носит, но я не могу лгать. Я ее спросила об этом, она смутилась, но ничего не ответила. Около ее губ лежит какая-то горькая складка, мне больно это видеть. Ты должен был как-то иначе сделать ей предложение… Иногда я думаю, что, может быть, герцог все-таки… Нет, нет, Лотарь, я не хочу смущать тебя, я невежда в таких делах, да и не знаю, что лежит между вами, и не хочу выпытывать вашей тайны! Дай бог, чтобы тучи рассеялись! Я знаю только одно: если они скоро не исчезнут, вы оба будете несчастны. Иногда мне ужасно хочется спросить прямо – да что же это наконец такое? Одна тут, другой там? Любите вы друг друга или нет? Говорите! Но ведь ты запретил мне это, так что делать нечего. Я всегда беру с собой Леони в Совиный дом, но Клодина делает вид, что не замечает малютки, а она теперь такая чудная, здоровенькая! Иоахим говорит, что девочка со своими черными глазками и локонами похожа на испанку. Однажды я незаметно наблюдала за Клодиной: она страстно ласкала и целовала ребенка, но как только увидела меня, стала держать себя по-прежнему.

Фрау Катценштейн писала недавно Клодине, что принцесса Елена у герцогини в Каннах и без устали ухаживает за больной, герцогиня тоже хвалит ее в своих письмах к Клодине. Ее высочество ежедневно пишет Клодине, и она аккуратно отвечает, но, кажется, и переписка не доставляет ей радости. На лице ее прямо отражается нетерпение, когда почтальон приносит надушенный конверт с герцогской короной. Августейшая особа спрашивает в каждом письме: «Когда будет твоя свадьба, Клодина? Почему ты ничего не пишешь о своем женихе, о своем счастье?» Иногда в письмо вложен флердоранж. Что отвечает Клодина, я не знаю, но, судя по постоянно повторяющимся вопросам, думаю, что она ничего на них не отвечает.

Господи, какое вышло длинное письмо! А я еще буду писать сегодня, потому что хочу начать переписывать рукопись Иоахима. Я уже перелистала ее – это вторая часть испанских воспоминаний.

Что ты еще хочешь знать? Спрашивай только, и я отвечу откровенно. Не слишком затягивай свое пребывание в твоем пустынном саксонском замке. Дай бог, чтобы выздоровление герцогини шло благополучно. Бедная больная очень неспокойна: ей страшно хочется увидеть детей, родину! Вчера она прислала Клодине розы; сейчас передо мной стоит в стакане одна из них, этих гостей издалека, и с удивлением смотрит в окно на снег, вьющийся в вечерних сумерках. Посылаю тебе локон нашей малютки.

Принцесса Текла держит при себе Берг. Знаешь ли ты, что герцог не взял с собой в Канны Пальмера? Это удивительно: раньше он не мог обойтись без него».

Беата надписала адрес и собралась идти в детскую, но в это время ей доложили о Гейнемане.

– Ну, – спросила она, когда старик вошел в своем байковом сюртуке, высоких сапогах и с шапкой в руках. – Что случилось?

– Слава богу, ничего! Но мы получили телеграмму, и барышня должна тотчас ехать с ночным поездом. Она просит у вас, фрейлейн фон Герольд, сани, чтобы доехать до станции.

Беата без суеты велела закладывать сани, а старику собственноручно поднесла стакан наливки.