Читать книгу "Пляски бесов - Марина Ахмедова"

– А я больше и не буду, дядько Богдан, – пообещал Пилип и быстро пошел прочь, один только раз оглянувшись.

И если бы сейчас в голове Пилипа не метались мстительные мысли, заставляющие кровь бешеными волнами притекать к толстой шее и щекам, он бы заметил, что и Богдан преобразился этой весной. Он словно окреп, стал шире в плечах. А поглядели бы на него прошлой весной – плечи ссутулились, грудь впала, и казалось, ни на что не способен больше этот человек, кроме как тихо доживать свой одинокий несчастный век. Но эта весна пробудила в Богдане силы, не нашедшие применения в то время, когда он был молод. Весна словно готовила его для чего-то, и весь вид Богдана говорил сейчас о том, что он, может, еще и готов послужить. Однако кому или чему – того, может, он и сам пока не ведал.

Между тем ласточки в село прилетели рано. А несколько хозяек, словно сговорившись, как одна твердили, что, мол, куры их начали нестись яйцами, среди которых самое первое оказывалось тяжелее последующих. А уж это было верной приметой того, что год станет урожайным. Обласкает весна и землю, и человека. Что и говорить, в этом году весна была похожа на мать, отдающую всю свою любовь ребенку, зная, что тому предстоят испытания. Тут и кладбищенский пень можно вспомнить и в качестве примера привести. Ведь какой глубины любовь к нему приложить требовалось, чтобы из смерти пробился жизни росток? И не зря, не зря пану Степану песня во время сватовства навеялась: «Там, де свитить сонце, матинка молилась. Зелений гай… Зелений гай, захисти дитину. Хай живе…» То ли почувствовал он что-то своей душой, закупоренной для света в ту самую ночь, то ли Панасова хреновуха во второй раз сделала для него видимым то, что видеть человеческому глазу не дано. Как бы там ни было, но молилась весна, как мать, за человека – за гуцулов, за бойков, лемков, вуйек, полищуков. Молилась за русинов и малороссов. За всех-всех-всех, кто населяет Западную Украину.

– Ведьма скоро помрет, – заявила кума, выйдя в начале апреля во двор и посмотрев в сторону церкви.

Резонов делать такие заявления у кумы было хоть отбавляй. А как же? Ведь сидел ворон на церкви, а это наивернейшая примета тому, что быть покойнику в селе. Смотрел ворон против солнца. А кто против света живет? Ведьма. Кроме того, проследив траекторию, которая начиналась от кончика его клюва, натуральнейшим образом можно было попасть в Леськин дом.

И все ведь сходилось! Полька подтвердила, что уже давно старуха носа из хаты не кажет. Уж Полька бы заметила. Полька бы не пропустила. А Олена, проведя расчеты, отправным пунктом которых было рождение матери ее Настасьи Васильевны, вычислила, что Леське в этом году ровно девяносто должно стукнуть. Бабца рассказывала, будто в сорок первом, когда война уже шла, Леська с Богданом Вайдой сговорилась. Для всего села то был очевидный факт – Вайда ходит за Леськой, Леська глаз не сводит с Богдана. Бабца была старше Леськи года на три или четыре, продолжала Олена. Выходило, что в сорок первом Леське восемнадцать исполнилось. Тогда, по словам бабцы, та не была такой страшной, и ведьмой не была. В селе шутили, мол, Вайда и Леська лицом и комплекцией схожи, как брат и сестра.

– А в этом нет ничего странного, – вставила всеведующая кума. – Все гуцулы похожи.

В селе ждали свадьбы, но вышла история со Стефановыми хлопцами[3]на мельнице – все в селе и по сей день ту историю помнят, так что и пересказывать ее Полька нужным не сочла. А уж после пристрелили того большевисткого комиссара, которого то ли под крестом с розанами закопали при входе на кладбище, то ли под черным металлическим крестом – тем, что своей высотой и резьбой, пропускающей по ночам лунный свет, пугает даже воронов.

– Говорят, под розами, – вставила кума. – Потому те розы все лето зеленые, а осенью, в день его смерти, краснеют.

– Эти розы больше на красные звезды похожи, – внесла свою лепту и Полька. – Лепестки у них острые.

Стало быть, после смерти своего комиссара красные быстро нашли виноватого – отца Богдана и забили его дубинами на краю села, пожалев пули. И хоть сватовство и свадьбу тогда отложили и сам Богдан к Стефановым хлопцам подался, свадьба та все равно что состоялась. То, что придет время и Богдан женится на Леське, в головах сельчан было фактом таким же неоспоримым, как и то, что испокон веков из-за горы всходит солнце, а луна к ночи появляется с противоположной ему стороны. Однако же не судьба была Волосянке справлять свадьбу Богдана и Леськи. Вышли как-то вечером сваты. Ржаной хлеб с собой несли. – Тогда ведь, – позволила себе вставить Олена, – все чинно делалось, как положено. Не то, что сейчас – Маричка пошла на сватовство утром.

– Щоб все увидели, – объяснила время, выбранное Маричкой для сватовства, кума.

– Торт вместо хлеба принесла, – продолжала возмущаться Олена.

– Так теперь можно, – парировала и тут кума. – А в городе сваты вообще перестали ходить. Главное – не принести с собой хлеб, обсыпанный мукой. Тогда всю жизнь мучиться будут.

– Без жениха нельзя сватать ходить! – выдвинула еще один аргумент Олена.

– Он учится. Он не смог из Львова приехать, – отрезала кума.

Олена же вернулась к Богдану и Леське и к тому скандалу, который вышел вместо свадьбы.

– Сваты идуть! Сваты! – разнеслось по селу, когда Богдан, перекрещенный матерью только что под образами и наряженный по обычаю в гуцульскую жилетку, вышел из дома в сопровождении двух родственников.

Но куда же свернули они по дорожке? Тут какая-то ошибка! Леськин дом совсем в другой стороне. Словно ковшом холодной воды, залитой за теплый ворот, прошлась новость по селу – Богдан не к Леське свататься пошел. Не к Леське! К Оксане сваты пришли! А родичи ее подали ему рушник на хлебе.

Леська бежала босиком – по первому снегу. Так что, когда Стася шла к речке, не впервой Волосянке было на босую невесту смотреть. Но, говорят, Леська в тот день душу бесам продала, сама поклялась замуж никогда не идти, всех невест прокляла. Потому в Волосянке они то тонут, то в брачную ночь Богу душу отдают. А в час, когда большевики хату Петро спалили, того, которому пан Степан внуком приходится, Леська как будто в огне ведьмин крест приняла, с бесами породнилась, душой почернела. И прокляла она тогда все село. А с ним – гуцулов и бойков, вуйек и полищуков. Одним словом, всех западных украинцев.

Теперь Леське пора умирать пришла. Однако и то известно, что не выйдет из старой ведьмы черная душа ее, пока не возьмет старуха за руку ведьму молодую и не передаст той все, чему ее обучили бесы. Только так она может дух испустить. А до тех пор мучиться ей в смертных муках, между жизнью и смертью пребывая.

– Що ж Стаська не идет? – нетерпеливо спросила кума. – Долг у нее перед Леськой.

Сны, которые видела Стася, с каждой ночью становились все тяжелее, а от середины марта и до апреля стала являться ей во снах Леська. Стася снова была у нее в хате. Во сне убранство комнаты Леськи рисовалось в мелочах – тусклая лампа под потолком, черные иконы, старый сервант. Пучки мягкой травы, по которым Стася ступала, направляясь к кровати, где лежала Леська и, выпучив глаза, смотрела перед собой.