Читать книгу "Радость, гадость и обед - Хел Херцог"

С Фила этого хватило. Он заявил профессору, с которым работал, что не будет принимать участия в исследованиях. Дальше мышей учил плаванию кто-то из новеньких магистрантов.

Как большинство исследователей, использующих мышей для моделирования фундаментальных биологических процессов, Фил не испытывает к ним ни любви, ни неприязни. Просто именно на мышах ему удобнее всего изучать работу мышечных клеток. За годы работы Фил убивал мышей десятками, и ни разу не испытал угрызений совести. Мыши у него гибли и от смещения шейных позвонков (это когда исследователь берет тяжелые ножницы, тупой их стороной прижимает голову мыши к земле, а потом ломает зверушке шею, резко рванув ее тело назад), и от обезглавливания (у Фила в лаборатории была специальная мышиная гильотина, больше всего похожая на миниатюрную машину для резки бумаги).

И все же в какой-то момент Фил показал себя отнюдь не последователем Декарта. Заглянув в глаза тонущей мыши, он увидел живое существо, которое хочет жить. «Меня мучило то, что мышь сдалась и поняла, что сейчас умрет. Я очень хотел провести этот эксперимент и замерить мышечную усталость, но не смог. Я не хотел испытывать мышиную силу воли».

Морально-этический статус инопланетян и детей-инвалидов: проблема маргинальных слоев

Большинство ученых признает, что мыши наделены чувствами, однако я подозреваю, что большинство исследователей не особо заморачиваются проблемами этичности своей работы. И все же нет-нет да и произойдет нечто, заставляющее человека поднять голову и осмотреться. Для меня таким случаем стала встреча с пришельцем.

Это произошло в один дождливый день, когда мои пятилетние дочери-близняшки заскучали и принялись ныть. Чтобы унять их, я съездил в ближайший видеопрокат и взял там спилберговского «Инопланетянина» — фильм, снятый в 1982 году и рассказывающий о космическом пришельце, волею случая заброшенном в один из городков Калифорнии. Я решил, что фильм вполне займет девочек на пару часов, а я смогу поработать над статьей, посвященной экспериментам над змеями, которые я как раз закончил. Дочери моментально прилипли к экрану — и я вместе с ними. Я так и не смог заняться статьей и просмотрел фильм вместе с дочерьми, не зная еще, что он изменит мое отношение к использованию животных в научных целях.

Сюжет вам наверняка известен. Большую часть времени инопланетянин Ит — существо с большими щенячьими глазами и светящимся сердцем — путешествует по Южной Калифорнии со своим новым приятелем, мальчиком по имени Эллиот. В конце фильма является мама Ита и забирает свое непутевое чадо домой. В финальной сцене Эллиот тянется к Иту и просит: «Останься!» Ит с сожалением качает своей жутенькой головой, заглядывает Эллиоту в глаза и хрипло каркает: «Идем со мной!» Но, увы, оба они знают, что это невозможно. Ит поднимается в свою летающую тарелочку и отправляется в долгий путь домой, на планету Зорк, а Эллиот смахивает слезу. Я и сам прослезился.

Фильм никак не шел у меня из головы. Тем вечером за ужином я сочинил другую концовку и опробовал ее на Бетси и Кэти. А что, если бы фильм оканчивался по-другому, спросил я? Ит предлагает Эллиоту полететь на свою родную планет) вместе, но тут Эллиот, как и было в фильме, отказывается. Однако Ита такой ответ не устраивает. Он с рычанием хватает Эллиота за руку и втаскивает брыкающегося и кричащего мальчика в корабль. Шлюз захлопывается, и фильм оканчивается под крик Эллиота «Мама, спаси меня!», а космический корабль исчезает в глубинах космоса.

Я объяснил дочерям, что Эллиота похитили не просто так — на самом деле на планете Зорк бушует смертоносная эпидемия. Ученые уже придумали лекарство, а люди, существа не такие умные, как зоркиане, достаточно схожи с ними биологически, и потому на них удобно это лекарство испытывать. Так что на самом деле Ит оказался в Калифорнии именно затем, чтобы набрать людей для этих важнейших исследований.

«И как по-твоему, Бетси, — можно, чтобы Ит ставил над Эллиотом болезненные опыты и, может быть, этим спас миллионы зоркиан?»

«Ты что, папа! Нельзя!»

«Но ведь зоркиане же куда умнее людей. Вот Ит, например, сделал из мусора космический телефон. И у него были сверхспособности, каких у людей не бывает. У него даже засохшие цветы расцветали».

Тут вмешалась Кэти:

«А все равно! Все равно неправильно, чтобы Ит сажал Эллиота в клетку и ставил над ним какие-то дурацкие эксперименты!»

Однако я не испытывал столь непоколебимой уверенности. Мысль об Эллиоте, который вместе с чужепланетными животными сидит в клетке и каждый день получает укол экспериментального лекарства, которое может спасти суперумпиков-зоркиан, была мне так же неприятна, как и моим дочерям. Но я был исследователем, я занимался животными, и потому у меня была проблема, которой не было у моих дочерей. Фильм заставил меня понять, что, оправдывая опыты над животными, в том числе мои собственные опыты, мы исходим в первую очередь из того, что существо с более крупным мозгом имеет право ставить опыты над другими существами, у которых умственный потенциал меньше. Следовательно, Ит имел полное право похитить Эллиота и забрать его на Зорк.

У философов есть своя, аналогичная этой, дилемма, поднимающая все те же самые вопросы. Называется она «доводом предельных случаев». Мы используем животных в исследованиях потом); что считаем, будто бы у живых существ, не относящихся к людям, отсутствует ряд способностей, имеющихся у людей, — например, сложные эмоции, или абстрактное мышление, или способность к языкам. Но как тогда быть с людьми, которые тоже не имеют этих способностей? Каждый год в мире рождаются тысячи детей с тяжелыми заболеваниями мозга. Эти дети никогда не смогут сказать хотя бы одно предложение, никогда не зададутся вопросом о морально-этическом статусе мыши. Как это ни печально, но встречаются люди, которым далеко до среднего шимпанзе, а иные по умственному развитию не дотягивают даже до мыши. Я не могу отыскать этический ограничитель, который был бы достаточно узок, чтобы исключить всех нелюдей, достаточно широк, чтобы включить всех людей, и при этом был бы основан на характеристиках, связанных с этикой, — например, засчитывал бы способность чувствовать боль, но не засчитывал бы принадлежность к двуногим.

Не лучше ли испытывать лекарство на младенце с анэнцефалией, родившемся без коры головного мозга, на слепом, глухом, неспособном испытывать боль младенце, чем на совершенно здоровой мышке? Нутром чую, что ставить опыты на тяжелобольных людях ради спасения животных нельзя. Но когда я задал этот вопрос философу Робу Бассу, тот написал в ответ: «А мое нутро подсказывает иное. Мне совершенно очевидно, что лучше ставить опыты на анэнцефалах, которые не имеют сознания, чем причинять страдания мышкам». И мои студенты тоже часто со мной не соглашались. Они предлагали спасти мышей и проводить биомедицинские опыты на приговоренных к смерти преступниках. Неоднозначная это штука — моральная интуиция.

Что можно узнать, ставя опыты на мышах?

Лишь очень немногие философы утверждают, что ученым следует ставить опыты на тяжелобольных детях-инвалидах. Большинство людей предпочитает для этой цели животных, например мышей. Однако сторонники и противники опытов над животными расходятся во мнении относительно того, сколько информации можно извлечь из таких исследований. Генетики утверждают, что именно благодаря этим опытам был совершен прорыв в трансплантации органов и в иммунологии, а также получены ценнейшие данные о раке, сердечно-сосудистых заболеваниях и причинах врожденных дефектов. Они прямо говорят о том, что за опыты на мышах было получено четырнадцать Нобелевских премий в области физиологии и медицины. Их противники, такие группы, как Национальное общество борьбы с вивисекцией или Комитет врачей за ответственную медицину, утверждают, что опыты над мышами бесполезны, потому что они абсолютно неадекватны и даже вредны для здоровья людей. Истина, скорее всего, находится где-то посередине.