Читать книгу "Призраки кургана - Денис Чекалов"

Я узнал то выражение растерянности, какое всегда появлялось на лице Снежаны, когда сложившаяся печальная ситуация не зависела ни от ее искусства ведуньи, ни от личного мужества. Глаза девушки странным образом гасли, и хоть были ярко синими, как всегда, теряли какую-то часть присущего им внутреннего огня, как будто она долго плакала в печали.

Гора еще снисходительно позволяла отступать от тропы. Там, где это было возможно, сидели на холодных камнях нищие попрошайки. Калечные, уродцы выставляли на всеобщее обозрение свою физическую ущербность — покрытые гноящимися язвами ноги с отъеденными болезнью стопами и голенями, руки, оканчивающиеся двумя разъединенными костями, раздутые водянкой чудовищные пузыри тел, тестом выпирающие из дыр в одежде.

Перед каждым стояла какая-нибудь выщербленная, треснувшая плошка, в которой были видны куски хлеба, слипшейся просяной каши, половинки пирожков, луковица — делились тем, что брали с собой в дальнюю дорогу, денег же почти не было.

Лишь люди побогаче бросали изредка мелкую монетку, сберегая оставшееся для уплаты гадателю. Задался ли кто-нибудь вопросом, почему несчастные не обратились к чудодейственному могуществу Калимдора, год за годом сидя здесь и вымаливая подаяние?

Возможно, они гнали неизбежное недоумение, заставляя себя верить в исключительность собственной проблемы, недопустимость того, что не существует способов решить ее, как и у тех несчастных, с глазами которых так страшно встретиться.

Постепенно склон становился все круче, а восхождение труднее. Мы не раз ловили злые, осуждающие и просто завистливые взгляды, которые бросали на нас пешие, тащившиеся по каменистой тропе со сбитыми ногами.

Пропустив людей и выбрав достаточно длинный промежуток между ними, мы направили лошадей на сужающуюся тропу, справа от которой клубился туман, скрывая глубину пропасти, а слева возвышалась, кажущаяся живым недобрым телом, горная громада.

Лошади, привыкшие к простору степей, настороженно прядали ушами, тихо всхрапывая, приседая на задние ноги, как только камень с особым шумом скатывался в бездну.

Ведунье пришлось спешиться, и подойдя к каждой, тихонько прошептать в чуткое ухо заговор, после чего животные успокоились и дальше шли спокойно, в то же время соблюдая крайнюю осторожность.

Я почувствовал облегчение от того, что больше не приходится смотреть на тоскливые лица паломников и нищих. Не иначе, такое же ощущение испытывает страус, пряча голову в песок от окружающих бед.

2

Я задумался над предстоящей встречей с колдуном, с удовольствием наблюдая, как искусно управляет лошадью Снежана, которая ехала теперь впереди. Вдруг мой конь заржал, дернув головой, вырывая поводья из рук. Я не мог понять причины беспокойства, пока не оглянулся.

За его хвост крепко уцепился древний старик, силы которого окончательно иссякли. Тело его почти висело, но сухие загорелые ноги, уже не служа опорой, все же скребли по земле. Создавалась иллюзия, что он как то и необходимо, выполняет главное требование для паломников — пройти путь пешком.

Я спрыгнул с седла, идя рядом по рыхлой осыпающейся кромке измельченного временем камня, сперва испуганные старческие глаза, видя мое спокойствие, наполнились облегчением и благодарностью. Вдруг позади раздался громкий, кипящий злобой голос:

— Куда ты плетешься, скелет, тебе пора забыть о мире людей, думая о встрече с червями, а ты все еще желаешь просить о чем-то! Но даже если не помрешь по пути, с тобой прорицатель не заговорит — ты не шел пешком, волочился на лошади, а это не считается. Это все одно, что ехать в седле!

Торжествующая, беспричинная, нелепая ненависть клокотала во впалой груди почти такого же изможденного, но гораздо более молодого мужчины.

Старик не ответил — в жизни многих, переступивших порог старости, наступает пора, когда насмешки, пренебрежительные, унижающие, уничтожающие человека замечания сыплются со всех сторон и, в конце концов, он не то что перестает замечать их, но горькие слезы уже не наворачиваются на глаза, и сердце не обливается кровью обиды.

К ним привыкают, иные и правда перестают видеть в себе человека, другие пытаются отгородиться по мере сил коконом, постоянно пробиваемом острием злобы.

Мне эти молодые ненавистники были не только омерзительны, но внушали чувство искреннего удивления, отчего они вдруг решили, что старики — некая нечеловеческая особь, к которой они не могут иметь никакого отношения? Неужто ужас перед смертью настолько силен, что слабые натуры пытаются таким образом поставить преграду между собой и ею, жалкую, эфемерную завесу, которая все равно когда-нибудь неизбежно распахнется. И тогда они поймут, что стали такими же изгоями, которых так недавно безжалостно травили.

Я остановился, придерживая поводья.

— Не лучше бы тебе помолчать? Что же до червей, то они частенько заводятся в длинных языках.

Парень невольно провел кончиком языка по губам, как будто проверяя, не торчат ли из него крохотные головки.

Тут же заметив мой насмешливый взгляд и осознав, насколько глупо выглядит, залился багровым румянцем и шагнул вперед, как будто собираясь сразиться со мной на краю обрыва.

Хоть было это абсолютно невозможно, поскольку решившиеся на это безумцы после первого же столкновения оказались бы в пропасти. Я выдвинул слегка меч из ножен, показывая, что буду биться без правил и с безоружным. За время короткой перепалки нас нагнали другие путники и дружно накинулись на обоих, крича, что мы можем, если желаем, прыгнуть вниз, но не задерживать их на пути к цели.

Я предложил старику взяться за стремя или седло, так было ему удобнее, но он уже отпустил даже хвост лошади, устрашенный словами молодого мужика.

Сняв притороченный к седлу толстый посох, я отдал ему взамен кривой палки, выломанной из какого-то кустарника на пути к горе. Он принял дар с благодарностью, тяжело опираясь на удобную широкую рукоять.

Снежана, придержавшая лошадь, наблюдая за стычкой, вновь направила ее вперед. Мы ехали молча, пока не остановились на небольшой площадке, пропуская идущих. Ведунья, усмехаясь по своему обыкновению уголком рта, заметила:

— Я вижу, ты не можешь ехать верхом, сердце рыцаря протестует, когда слабые остаются позади, забрызганные грязью из-под копыт.

Я с несправедливым раздражением ответил:

— Да и на твоем лице я не замечаю особых признаков радости, несмотря на то, что сидишь в седле. Ты одурманила этих одров, но тропа становится все уже, как бы они не превратились в птиц, да и мы вместе с ними, только без крыльев, что весьма огорчительно при такой высоте.

Девушка негромко засмеялась, и я мгновенно опомнился, заговорив уже серьезно.

— Ты права, я с удовольствием бы избавился от лошадей, несмотря на то, что никто бы ими не воспользовался, даже иди мы пешком. Однако, дорога действительно становится все круче, и скоро их копыта не смогут цепляться за камни. Пока еще возможно, они должны спуститься.