Читать книгу "Мария Антуанетта. Королева бриллиантов - Элен Баррингтон"

Но Мария-Антуанетта была с ним не согласна. Теперь, по её мнению, стране нужен именно такой жёсткий и принципиальный министр финансов, только ему под силу успокоить этого рычащего зверя — общественное мнение. Она говорит об этом королю, но тот противится. Тогда она берёт инициативу в свои руки. В августе 1788 года королева вызывает Неккера в свой кабинет, просит его — просит, а не требует — занять бывший пост. Обиженный старик был польщён. Он соглашается. «Да здравствует Неккер!», «Да здравствует король!» — вопит довольная толпа на улицах Парижа. Король, со своей стороны, под напором народных масс, после долгих колебаний даёт обещание созвать на следующий год в Версале Генеральные Штаты. Они со времени своего образования в 1306 году последние два столетия на самом деле представляли собой весь французский народ. Но король, зная, что в них заправляют два высших класса — аристократия и духовенство, — по настоянию мудрого Неккера удваивает представительство обиженного властью третьего сословия. Таким образом силы в этом властном органе уравниваются. Король же сохраняет за собой право на окончательное решение.

Началось приобщение народа к власти. 5 мая 1789 года наконец открылись Генеральные Штаты, и таким образом Версаль теперь стал не только резиденцией короля с королевой, а сердцем всей нации, всего государства.

Версаль ещё никогда не видел такого громадного стечения народа. Франция прислала почти две тысячи депутатов. К ним с длинной речью обратился министр финансов Неккер, который изложил свои «рецепты» оздоровления экономики страны. Он лгал, утверждая, что дефицит совсем невелик — всего 56 миллионов ливров — и его можно покрыть «продажей в Бретани табака-сырца». Эти слова вызвали в зале громкий смех.

Все, кто видел в этот день Марию-Антуанетту, говорили о её растерянности. Она сидела в ложе вместе с королём — величественная и прекрасная, как всегда, в серебристо-белом платье, в великолепной шляпе со страусиными перьями. Она была печальна и подавлена, чувствуя в этом разношёрстном сборище угрозу королевской власти, и женская интуиция её не подвела.

Когда королева покидала зал, лишь несколько депутатов, по-видимому, из сострадания крикнули вразнобой: «Да здравствует королева!» Мария-Антуанетта понимала, что ей теперь предстоит ещё более опасная борьба — борьба не на жизнь, а на смерть. Королю очень скоро придётся пожинать плоды преждевременной уступчивости. В Версале появился ещё одни правитель — народ, но двум властелинам не ужиться вместе. Один из них в конечном итоге будет вынужден уступить. Её опасения оправдались гораздо раньше, чем она предполагала. Уже через несколько дней между двумя привилегированными сословиями возникла ожесточённая перебранка, а попавшее в изоляцию третье, чувствуя свою силу, 19 июня объявило себя Национальным собранием, а 9 июля — Учредительным. Собравшись в зале королевского дворца, депутаты поклялись не уходить до тех пор, пока не будет исполнена «воля народа» — провозглашение конституции. «Национальное собрание уступит лишь силе штыков!» — бросил крылатую фразу вождь третьего сословия граф Мирабо. Король пригрозил: «Я распущу Генеральные Штаты!»

Депутатам, объявившим о своей «неприкосновенности», не нравились угрозы короля, они расценивали их как «дерзкий вызов». Мирабо потребовал «разоблачения» королевы, ибо от неё в стране всё зло.

— Неужели доберутся и до королевы? — робко спросил один депутат, младший сын герцога Орлеанского.

— Почему бы и нет? — спокойно ответил ему брат, будущий французский король Луи-Филипп.

— Будь проклята эта австриячка, — гремел в своём клубе трибун Марат. — Она заняла денег у кардинала де Рогана, чтобы купить себе бриллианты, и вернула ему долг, запустив руку в казну. И это тогда, когда народ голодает. Она по сей день выбрасывает кучу денег на наряды и бриллианты. Смерть «королеве бриллиантов»!

— Смерть королеве! — вторили ему возбуждённые слушатели.

По настоянию искренних друзей королевы Мирабо внёс предложение о неприкосновенности личности короля и королевы, но Национальное собрание его с негодованием отвергло.

— Как всё это понимать? — спросила возмущённая Мария-Антуанетта у своего премьера Бриенна. — Мне вынесен смертный приговор?

— Что вы, ваше величество, — спокойно ответил премьер, — вы преувеличиваете. Просто собрание считает, что вы не нуждаетесь в такой охранной грамоте.

— Но ведь меня обвиняют бог знает в чём, во всех смертных грехах. Я кругом виновата, я преступница, и все считают моих обвинителей правыми. Я чувствую, чувствую и умом, и сердцем, что меня ожидает в скором будущем. Только гибель! Но я намерена всё же бороться до конца, и если мне суждено погибнуть, то я умру, не уронив королевской чести. Докладывайте, что там у вас. Как дела здесь, в Версале, в Париже?

Бриенн вытащил из портфеля целую пачку свежеотпечатанных брошюр, положил их на стол поближе к королеве.

— Боже, сколько хлопот я доставляю своим недругам! — печально воскликнула королева. — Боже, сколько они изрыгают злобы, сколько ненависти!

Она брезгливо взяла в руки одну из брошюр. Поморщившись, прочитала: «Добрый совет госпоже Недоимке — как можно скорее убраться из Франции».

Королева перелистывала брошюры, разглядывала обидные карикатуры и, казалось, впитывала эти пылавшие злобной ненавистью слова. По её щекам потекли крупные слёзы.

— Может, ваше величество, вам больше не приносить этой дряни, ей место в клоаке, — робко предложил премьер-министр.

— Нет, нет, ни в коем случае! Что вы! Продолжайте и впредь сообщать мне обо всём, и прошу, не принимайте всерьёз слёзы слабой женщины. Я так чувствительна к любой обиде, но к обидам, наносимым не моим народом, чувствительнее в сотни раз! Ну что же, как вижу, они требует жертвы. Они её получат!

Мария-Антуанетта жаловалась королю о постоянных нападках на неё. Тот вдруг спохватился, осознав, что утрачивает власть, освещённую десятками веков. Он захотел теперь сыграть непривычную для себя роль деспота. Нужен государственный переворот. Иначе Генеральные Штаты не распустить. Но для этого требуются войска. Он отдал приказ. Войска из провинции начали подтягиваться к Парижу.

9 июля к Людовику XVI пришла депутация членов самопровозглашённого Учредительного собрания. Она сообщила, что теперь законодательная инициатива может исходить только от них, органа народа, а не от короля. Взбешённый Людовик XVI прогнал депутатов. И чтобы уверить себя, уже бессильного монарха, в своей власти, пошёл на отчаянный шаг, бросил вызов нации и 11 июля уволил единственного популярного в стране министра — Жака Неккера, которого выслал как преступника за пределы страны, в родную Швейцарию. Народ расценил это решение как пощёчину. В Париже о его отставке узнали 12 июля, и возмущённый Камиль Демулан гневно витийствовал в Пале-Рояле:

— Я только что из Версаля! Господина Неккера отправили в отставку. Это сигнал к новой Варфоломеевской ночи[10], к массовой резне патриотов. Сегодня вечером сюда явятся швейцарские и немецкие полки, чтобы всех нас передушить. У нас есть только один выход. К оружию, граждане!