Читать книгу "Браки в Филиппсбурге - Мартин Вальзер"

Специализировалась она на культовом искусстве. В течение многих лет она разъезжала по Баварии и Тиролю, торговалась с несведущими церковными служками, тщеславными священниками и жадными крестьянами, привозила все эти превосходные вещи, спасенные ею от деревенского небрежения и от погибели, в Филиппсбург для знающей толк публики. («Что значит — знающей толк!» — выкрикнул тут Релов, ибо рассказывал как раз Диков. Кордуле же пришлось прежде создать и воспитать таковую! Да, время от времени они довольно резко прерывали друг друга, как это бывает, когда двое что-то кому-то одному рассказывают, при этом каждому рассказчику гораздо важнее высказаться самому, чем и вправду дать слушателю представление о сути дела.) …Ну ладно, поторопился вновь включиться Диков, заметив, что Релов не желает выпускать из рук, вернее говоря, изо рта нить повествования, во всяком случае, антикварная лавка Кордулы стала центром общественной жизни города. («Никто этого и не оспаривал», — ворчливо вставил Релов.) В те времена лавка Кордулы пользовалась тем же авторитетом, какой нынче завоевала Сесиль. Пожалуйста, стоит заглянуть в филиппсбургские дома, поддерживающие определенный уровень, в каждом найдешь вещицу от Кордулы, даже в доме атеиста Францке. («Ну, Францке слишком толстый, чтоб быть атеистом», — смеясь, прервал его Релов, вынужденный уже на протяжении двух-трех фраз помалкивать.)

— Не слишком толстый, а слишком глупый, — переплюнул Диков его возражения, вновь захватив инициативу в свои руки. Н-да, и постепенно из магазина, торгующего предметами культового искусства, сформировался ночной бар «Себастьян», некоторым образом даже незаметно; Кордуле удалось осуществить эту чарующую метаморфозу плавно, без мучительной ломки. Достойна восхищения уже сама конструкция зала: пробитый сквозь два этажа, он представляет собой тем не менее архитектурное единство; вот так и возник храм компанейского духа, и пусть-ка Ганс постарается припомнить, видел ли он когда-нибудь зал, который сулил бы столько разнообразных возможностей, все эти балконы и ложи забвения, да, он называет их ложами забвения, это выражение он сам придумал, оно не содержит никаких двусмысленных намеков, но в этих ложах несказанно уютно, Бойман должен сам как-нибудь вкусить их прелесть, не с ним и с Реловом, а, быть может… («не попытаетесь ли?») с Маргой или даже с самой Кордулой, да, в этих ложах вести беседу одно удовольствие. Ганс испуганно глянул на Маргу, хотел даже отрицательно покачать головой, чтобы доказать ей, что никогда в жизни не обременит ее подобным предложением, пусть, пожалуйста, не считает, что он в подобном смысле использует обстоятельства, при которых встретил ее после столь долгой разлуки. Марга расхохоталась, да так, что волосы, рассыпавшись, упали ей на лицо. Ганс толком не понял, как нужно ему расценить ее смех.

Релов, воспользовавшись первым же удобным случаем, который не столько Диков ему предоставил, сколько он сам себе спроворил, ввернул:

— Самое же главное, что здесь мы все свои люди.

Слава Богу, Кордула не делает ставку на людей зряшных. Только люди определенного круга получают ключ и посвящаются в рыцари ночного бара «Себастьян», в chevaliers de I'etablissement[32]«Себастьяна». А «себастьянцы» приводят сюда только друзей, достойных этого заведения.

Ганс робко поинтересовался, кто же в Филиппсбурге смеет назвать себя «себастьянцем».

— Все, у кого есть имя и положение и кто умеет держаться в обществе, — ответил Диков.

Релов смягчил ответ, заметив, что от двух-трех чурбанов ежи, разумеется, не спаслись; так, наряду с блестящим Дондерером (филиппсбургский гонщик), к их ордену принадлежит также тен Берген, он, как ни странно, нашел двоих, проголосовавших за него. Такое уж у них правило, два постоянных посетителя должны дать согласие, если какой-нибудь новичок хочет, чтобы его приняли. Маутузиус и эта Дюмон проголосовали за тен Бергена, дьявол его знает почему. Ну ладно, тен Берген, которого он считает самым скучным человеком в мире, заглядывает сюда, к счастью, редко, и то лишь ради public relations. Да, и еще к ним принадлежит Францке и толстяк Альвин (Кордула пренебрежительно кашлянула, услышав имя Альвина, а Марга подавила приступ смеха, точно как подростки, когда им вовсе не смешно, но они делают вид, что не могут удержаться от хохота) и, конечно же, Бюсген, да что там, он здесь встретит немало прекрасных людей, к сожалению, однако, и двух-трех таких, что являются в «Себастьян» не только с чистыми намерениями.

Ганс не осмелился спросить, какие намерения гостя ночного бара «Себастьян» именуются чистыми и какие — нечистыми. Он боялся, как бы ощущения, мучившие его, когда он посматривал на девиц, маячивших за баром, тоже не заклеймили как нечистые. А уж когда он пожирал глазами Маргу, точеному личику которой вот-вот грозил обвал пепельных волос, так о чем было ему по законам бара «Себастьян» думать! Очевидно, нравы ночного бара отличались безупречной добродетелью, что можно было понять уже по названию и по убранству, всецело обязанному своим происхождением культовому искусству. Правда, в продолжение вечера Ганс заметил, что ни один гость не сидел за столиком долее пяти минут в одиночестве. Едва гость занимал место, как из-за бара выскальзывала девица, справлялась о его пожеланиях, приносила заказанное и оставалась за столиком. А из плотно занавешенных лож доносились взрывы хохота, какие при обычной беседе, возникают крайне редко. Освещался же «Себастьян», кстати говоря, столь слабо, что посетителей за соседним столиком было уже не распознать, если сами они не заинтересованы были в том, чтобы их видели, и для того не зажигали свечи, стоящие наготове на каждом столе.

Марга справилась о пожеланиях гостей.

— Для начала что-нибудь легкое и что-нибудь хорошее выпить, — ответил Кнут Релов.

Для себя он заказал «Lemon flip».[33]А Ганс? Тоже «Lemon flip». Других названий он не знал. А хуже, чем «Майами», столь же незнакомый ему «Lemon flip» вряд ли будет на вкус.

— Скажи, этот счастливчик-тото все еще доставляет тебе неприятности? — спросил Релов, когда Марга пошла наверх к бару, чтобы принести напитки.

Ганс глядел ей вслед, насколько позволяла царящая здесь темень.

— Ах, знаешь, — ответила Кордула и, опершись на локоть, грустно помахала рукой, — он меня вконец разорит.

Тут Ганс Бойман узнал о том, какая опасность угрожает в настоящее время ночному бару «Себастьян».

Один из рабочих городского управления по уборке улиц выиграл на футболе в тотализатор огромную сумму — более шестисот тысяч марок! Шестьсот сорок пять тысяч марок! И этот парень, тридцатитрехлетний, необразованный, не умеющий себя вести, хотя и довольно приятной внешности, каким-то образом получил ключ от «Себастьяна». Каким, Кордула, несмотря на все изыскания, еще не разузнала. С этим ключом он уже шесть раз вламывался в «Себастьян», садился к самому большому столу, приглашал всех девиц, приводил даже с собой совсем уж мерзких собутыльников, и они так вели себя, что постоянные посетители, выражая протест, постепенно один за другим покидали бар. Если какая-нибудь девица хотела покинуть стол счастливчика-тото и его дружков, они силой ее удерживали. Floor-show,[34]что каждую ночь с двенадцати до часу показывали внизу, на стеклянной площадке бара, эти невежи сопровождали непотребными выкриками, пуская в ход даже самые вульгарные слова. К великому сожалению, она, Кордула, убедилась, что две ее девушки, связанные прочными узами с постоянными солидными гостями — а гости эти прождали их всю ночь, — что две девушки предпочли спутаться с теми парнями и даже ушли за ними из бара, добровольно! Счастливчик-тото вовсю сорит деньгами, просаживает их глупейшим образом, поэтому, стоит ему появиться в баре, все больше ее девиц сбегается к нему. Хотя он и его приятели ведут себя вульгарно, зато он швыряет деньги направо и налево, да вдобавок ему и его приятелям, вместе взятым, меньше лет, чем многим из ее почтеннейших гостей, — все это стало для девиц жестоким искушением. Постоянные гости, сидя в одиночестве, вызывают ее, хозяйку, и требуют от нее ответа. Они-де пришли в бар «Себастьян» поболтать с Герди, Даги, Уши, Маргой, Ольгой или Софи, а не киснуть в одиночестве, едва не оглохнув от ора двух-трех дебоширов. Ей, хозяйке, они выговаривают, требуют от нее объяснений, почему она выдала этаким дебоширам ключ.