Читать книгу "Сны Флобера - Александр Белых"

— Акаси, Акаси, Акаси… — вслух повторял он, будто пробовал на вкус это имя.

Сколько бы он ни повторял, во рту слаще не становилось. Вскоре девушка скрылась в метро. Орест попытался восстановить её черты, вспомнить, во что она была одета, но, увы! Перед глазами лишь мельтешили лепестки облетающей сакуры. Акаси исчезла, как наваждение. Вдруг его пронзила мысль, что он где‑то встречался с этой девушкой, но где — не мог вспомнить.

Вечером Орест простодушно рассказал Исиде о странной встрече на Ёцуя, о походе в театр. Исида насторожилась. Вспомнив о том, как у него просили автограф юные девочки, она подумала, что нужно срочно, срочно предпринимать какие‑то меры. Кроме того, сегодня, прибирая его комнату, она обнаружила на его постели альбом с эротическими репродукциями. Марико ахнула: «Откуда здесь взялась эта книга? Наверное, Макибасира забыл унести с собой на новую квартиру?»

Таких откровенных картинок она ещё не видела, они были просто — напросто неприличны. Её лицо покрылось красными пятнами. Всё равно под слоем пудры не было заметно. Марико отбросила одеяло и внимательно изучила простыню: нет ли следов, какие обычно оставляют мужчины, долго воздерживающиеся от общения с женщинами? Всё пропахло Орестом. Да, им, это был его запах. Она прилегла на футон, прищурила глаза: «Не приводит ли он кого‑нибудь сюда тайком?» В её голове накатывались и бухали подозрения, будто волны в заливе Сума.

Глянцевая суперобложка с изображением пышного бутона розового пиона не обещала ничего необычного. Это было похоже на фотоальбом икэбаны. Без всякого любопытства Исида распахнула его на середине и…

— Nan dake? Hen des! — выдохнула она, обнаружив двух лесбиянок на одной странице и мастурбирующую женщину на другой. — «Что такое? Странно! Странно!»

Это были картины средневекового мастера. Она прочитала по слогам имя: У — та — ма — ро.

Сердце в груди Марико билось так громко, что казалось, будто в соседнем квартале стучали молотом по наковальне. Эти звуки бывают особенно печальны и горестны, когда разносятся среди осенней тишины в горах дальним эхом, сопровождаемым прерывистым стрёкотом сверчка на сосне, замолкающего в момент удара, будто этот молот всей тяжестью бьёт не по наковальне, а по голове нежного насекомого — вот почему эти звуки вызывают отчаяние у путника, одиноко странствующего от храма к храму с молитвами о душе погибшего ребёнка, его сердце при этом разрывается ещё больше, чем у Марико. Словно скунс, к её вискам хищно бросилась кровь. Дрожащими руками она перелистывала картинки. Глаза её стали темней обычного. От переизбытка эмоций она читала вслух, путая иероглифы, имена художников и названия бесстыдных картин:

— Вот как, значит! «Рыбы соединяют глаза»! Вот «Парение морских чаек». Ты посмотри‑ка, «Обезьянья хватка». Да, что хватка, то хватка! «Шелкопряды крепко связываются». Намертво связываются. Кончики её пальцев мелко дрожали. Какая отвратительная «Любезная служанка»! Ха — ру — но — бу. Кто такой ещё Харунобу? Искусство порнографии! «Шальной мотылёк ищет аромат». Орест тоже имеет редкостный запах. Он парфюмом не пахнет, как современные японцы. «Нефритовый стебель стучится в дверь». Бесстыдник какой! «Союз инь и ян», «Журавли сплетаются шеями», Кёнэго. «Взлёт гигантской птицы над таинственной пучиной», «Игра на флейте». (Она играла только на сямисэн.) «Прыжок белого тигра», Корусай. «Актёры в коридоре». Извращенцы! «Проникновение в лютневые струны», «Бегущий», «Гармоничное трио». Ещё одно распутство — «Монахиня с любовником»!..

Она пролистала сто страниц, снова вернулась к началу, захлопнула книгу так, что в опьяневшем солнечном луче, упавшем на глянцевую страницу, поднялась пыль, словно стая микроскопических ласточек. Створки её сердца захлопнулись в смятении. Она прилегла на футон. Дверцы шкафа заскрипели. Эти старые художники как будто угадали и с таким бесстыдством изобразили её собственные скудные фантазии, разбуженные русским мальчиком.

Внимательно слушая рассказ Ореста о дневных впечатлениях, Исида всё ещё видела неприличные, изобилующие физиологическими откровениями картинки, словно это были свидетельствующие против Ореста улики. Ей даже в голову не пришло, что картинки можно воспринимать просто эстетически. Как бы там ни было, эротические изображения были созданы для того, чтобы ублажать глаза и эротомана, и эстета. Этот альбом только слегка приоткрыл завесу над тайной жизнью опекаемого ею мальчика, который, оказывается, совсем не был чужд плотским интересам. Что знала она о мальчике, которому стала покровительствовать? Ничего, ничего не знала! Он был для неё потайной нефритовой шкатулкой со сложным замком и множеством отделов. «Если его мужское естество играет, то с этим нужно что‑то делать», — размыгляла Исида, опасаясь, что Орест может увлечься уличной раскрасавицей, коих немало в большом городе, и попасть в нежелательную передрягу, и не дай Бог, ещё подхватит какую‑нибудь болезнь.

Ключик от шкатулки занимал все помыслы Исиды — и ночью, и во время работы. Какое умопомрачительное счастье мог бы подарить ей Орест! Одни вкладывают деньги в акции, чтобы получить дивиденды; Исида вкладывала их в Ореста, ожидая от него сердечной щедрости. Ей нужны были всего лишь чувства. Ведь не так много она хотела! Его улыбка, взгляд, его голос, даже каприз давали ей энергию жизни, давали смысл существования.

* * *

Исида позвонила ему, чтобы пожелать спокойной ночи. В этот поздний час он уже обычно засыпал. Вернее, пытался заснуть, потому что на улице по ночам проводились дорожные работы, отбойные молотки долбили асфальт часов до четырёх. В душе Марико накипело, в её голосе слышались нотки обиды, она что‑то требовала, Орест не мог понять, что именно. Сквозь поток слов он с трудом добирался до смысла. Его госпожа разговаривала с ним на киотском диалекте. Наконец он сообразил. Она просила его больше не знакомиться на улице с девушками и чтобы он прекратил знакомство с Акаси. Она жаловалась, что не может уснуть, что беспокоится о нём, переживает; что он для неё больше, чем сын, что скоро виза закончится и ему придётся возвращаться, что она будет скучать без него. Ещё она сказала, что хотела бы его видеть чаще, просила заглядывать в офис. Орест обещал, благодарил, тоже пожаловался на грохот — мол, утром не высыпается, пожелал спокойной ночи.

На следующее утро лил проливной дождь. Он громко и настойчиво барабанил в амадо, словно просился, чтобы его, беднягу, впустили в дом. Орест оседлал велосипед и, держа одной рукой руль, а другой зонт над головой, ловко лавируя между людьми, доехал до станции метрополитена. Обычно он оставлял велосипед на тротуаре и на подземке добирался до школы. После занятий проделывал обратный путь.

На подъезде к дому навстречу ему выехала тележка с картонным домиком, запряжённая каким‑то нищим. Орест сшиб с ног старика, свалился на мокрый асфальт, сломал бамбуковый черенок зонтика. Подскочил к бездомному и, взяв его под локоть, помог подняться на ноги. От него несло перегаром и затхлостью. На голове торчали клочья грязных, свалявшихся волос; из‑под седых бровей выглядывали испуганные и виноватые глаза. Орест предложил ему пройти вместе с ним.