Читать книгу "Шкловцы - Залман Шнеур"

Буря

(Конец Лейбы-горбуна)
пер. В.Федченко

1

Файвке страшно не понравилось, когда Зельдочка заметила, что он замешкался и боится скатиться с горы сена так же стремительно, как это сделала она. Нет! Уж лучше сломать шею, но доказать ей, что он не молодец среди овец. Со сладко замирающим сердцем и полузакрытыми глазами, точно жертвуя собой, Файвка заскользил по стогу из-под стропил к самой земле, изо всех сил цепляясь при этом за сено по сторонам, чтобы замедлить движение. Сеновал кружился у него перед глазами. Но когда он благополучно, всего лишь отбив голень, приземлился на попу, то увидел, что Зельдочка снова сидит на самой верхушке стога и смеется над ним.

Пот выступил на лбу у Файвки. Вы только посмотрите! И как это она успела? Вот она уже сидит наверху в полосе света, так что снова сияет только один глаз. Он сверкает, словно бриллиант, оправленный в перламутр, а второй смеется в тени. Странный двойной взгляд маленькой колдуньи…

Файвка собрался с духом и принялся, пуская в ход руки и ноги, карабкаться к Зельдочке, как котенок на крышу. Но прежде чем он добрался до нее — бац! — она уже катится вниз, проказница, и ее белые голые коленки блестят и вертятся между подолом голубого платьица и цветными носками.

Файвке жарко. Сердце стучит. На сеновале душно, но Файвке, который уже начал учить Гемору, стыдно отступить перед Зельдочкиным проворством и стать посмешищем. И он скатывается сразу вслед за ней. На этот раз получается лучше. Он не ударился, но угнаться за Зельдочкой все равно не смог. Она уже наверху…

Так это продолжается несколько раз кряду со сдержанными вскриками, пылью и смехом. Козленок и козочка. Вверх-вниз, вверх-вниз.

— Р-р-р-р! — слышится басовитый рокот далекого грома, как предупреждение: «Тишебов, дети! Тишебов…»

Но дети, навострив было уши, тут же забывают про далекий рокот. И все начинается сначала: карабкаются, скатываются, сопят, ворошат сено, догоняют и никак не догонят друг друга.

Они оба уже разгорячились и разбегались, расшалились и разыгрались. И вместе с духотой, вместе с ощущением приближающейся грозы, все больше и больше распаляется их озорство. Цель этой игры им непонятна. Только какая-то странная жажда гонит Файвку за Зельдочкой и сладкий страх гонит Зельдочку прочь от Файвки. Вот он, кажется, схватил ее за горячую гладкую шею, но она опять выскользнула. Сено рассыпалось из-за карабкающихся вверх и вниз двух пар ног и рук. Земля под горой устлана сеном, как мягкое ложе. Вот на эту-то лежанку в конце концов и соскальзывает Зельдочка. Она устало погружается в сено, словно в зеленую утробу, скорее притворяясь, нежели взаправду обессилев. Это для того, чтобы Файвка догнал ее. И Файвка хватает ее за плечи и видит, как девичья грудь вздымается и колышется сквозь сено. Вместе с голубой тканью платьица вздымаются две половинки яблочка с двумя бугорками, двумя еще не выросшими прелестными рожками молодой козочки. Одна нога Зельдочки почти полностью обнажена. Файвка видит перламутровую кожу, белую, как очищенная репка, которую они оба только что грызли.

Файвка чувствует острую жажду чего-то… Но чего? Он и сам не знает. Но такой жажды он еще никогда не чувствовал. Не только язык алчет, не только губы горят. Алчет все тело, вся кожа горит. И это острое чувство смешивается с пронизывающей сердце тоской. Такую тоску он время от времени испытывал по Башеве, после того как она прижала его к своему теплому лону в полутемной лавке. Но теперь эта тоска намного сильнее…

И, не зная, что с ним, Файвка внезапно ощутил, что на него напало нетерпение и злость. Крепко держа Зельдочку за оба плеча, он нагнулся над ней и, ощерив зубы, горячо прошептал:

— Ты, ты… мамзерка…[194]ты…

— Что-о? — протянула Зельдочка, очнувшись от мечтаний, и вскинула на Файвку испуганные пытливые глаза.

Это таинственное злое слово она уже слышала от соседей, когда те шушукались о ее маме…

Файвка не ответил. Глаза у него горели точно такой же пытливой злостью, как и у нее.

— Пусти меня! Пусти меня! — Зельдочка заметалась, как придавленная кошка.

Но Файвка не отпустил. Он только еще ниже нагнул к ней свою распаленную голову и с той же пытливой злостью раздвинул ее дрожащие губы сочным поцелуем так, что почувствовал свежий холодок ее зубов.

При этом, правда, Зельдочке удалось высвободить один локоть, и, с неожиданным проворством, полной влажной ладонью она влепила Файвке пощечину. Ей передалась Файвкина злость.

У Файвки искры из глаза посыпались и зазвенело в ухе. Но вместо того, чтобы разозлиться еще пуще, он почувствовал к Зельдочке трепетную нежность взрослого к маленькой капризной девочке, хотя вовсе не был старше. Предвестье будущей мужской мощи пробудилось в Файвке. Первая победа над будущей женой. А чтобы она больше не дралась, он схватил ее за обе руки, и его злая гримаса и побитая щека сплавились в широкую улыбку.

— Ты… ты… любимая мамзерка! — бормотал Файвка и не мог отвести от Зельдочки глаз.

Он искал слова посильнее, чтобы выразить свои бурлящие чувства, но не мог найти ничего, кроме этой обидной клички, которую подхватил у шкловских сплетников, злословивших о Башеве по поводу ее часовщика и ее дочки… Только это злое слово теперь обладает смыслом: оно и причиняет боль, и ласкает:

— Ты… ты, мамзерка дорогая…

И, смотрите-ка, Зельдочка больше не сопротивляется. Она только полуприкрыла глаза, суставы ее тела стали гибче. Она стала совсем мягкой и податливой, как резина. Файвка припал к ней, приподнял ее голову обеими руками и принялся пить ее губы, как жаждущий пьет из источника. Глотки были длинными, а перерывы между ними — короткими. Он даже не заметил, что светлое окошко под стропилами потемнело, что широкая полоса золотого блеска исчезла с кучи сена, а мгла на сеновале стала еще мрачнее и жарче. И, смотрите-ка, еще одна странность! Чем больше Файвка целовал Зельдочку, тем больше жаждал ее разгоряченных полуоткрытых губ.

— Ты… ты… ты, — бормотал Файвка. Более длинного слова он уже не мог выговорить.

И тут вдруг Зельдочка хватает его обеими голыми руками и больше не отпускает от себя. Теперь он не может ни поднять, ни опустить голову. Он так и замирает, прижавшись к Зельдочке, не в силах отлепить от ее губ свои. А он и не хочет отлеплять: пусть это длится и длится. Сено шуршит: «шу-шуш». Тихие губы шепчутся в сене. Сердца стучат.

В окошке трепещет вспышка света, и ближе рычит гром:

— Р-р-р-р-р!..

И сразу же ветровая волна обрушивается на крышу сеновала, поднимается и убегает, будто тощий воздушный бес босиком сбегает по кровле. Дети пытаются оторваться друг от друга, но не могут. Однако страх перед грозой медленно вползает между ними, как холодная змея. Руки потихоньку разжимаются, а поцелуй взахлеб умирает. Умирает.

И тут происходит нечто, что заставляет детей окончательно очухаться. Широкая дверь сеновала внезапно скрипит, и их сразу заливает серый от кружащейся пыли уличный свет. Может, это ветер?