Читать книгу "Воля судьбы - Михаил Волконский"

— Вот давно не видались, — продолжал он, — с самого вашего приезда… Ну, где вы и что вы? Как устроились в Петербурге, как живете?…

Торичиоли, у которого сломалась одноколка, волей-неволей обреченный судьбою на то, чтобы пробыть на заезжем дворе, пока не починят ему экипажа, пробовал было развлечься, спросив себе крынку молока, но теперь для него в лице Артемия явилось еще более интересное развлечение, и он очень обрадовался ему.

Но Артемий довольно холодно ответил на его приветствие. Ему вообще в том состоянии, в котором он находился, был неприятно встретиться с кем-нибудь, а еще более со знакомым. Нужно будет разговаривать с ним, отвечать на его вопросы, а Артемию именно хотелось, чтобы его оставили в покое.

— А Эйзенбах-то, Карл, которого мы с вами считали мертвым — помните, еще рассказывали мне подробности, — продолжал Торичиоли, — жив ведь оказался. Он вернулся в числе возвращенных пленных… его старички-родители так были рады.

— Да? — равнодушно сделал Артемий и, пройдя мимо стола, сел не к итальянцу на лавку, а дальше, в противоположный угол.

"Он сердится, зачем я до сих пор не отдал ему его денег… с самого Кенигсберга… Вот оно что!" — сообразил Торичиоли, но сейчас же поспешил успокоить себя тем, что теперь он не может отдать свой долг, но отдаст, как только сможет.

И с видом тоже вполне равнодушным он принялся есть круглою, деревянною ложкой свое молоко.

— Который час, Иосиф Александрович? — спросил Артемий. — У вас есть часы?

Торичиоли не спеша вынул часы и сказал, который час.

Было вовсе не так поздно, как думал Артемий: прямою дорогой и быстрою ездой он наверстал столько времени, что мог уже не торопиться.

Это успокоило его по отношению к поездке, но совсем успокоиться он, конечно, не мог! В его глазах все время стояла Ольга. Она казалась ему такою прекрасной, какой он даже в мечтах не помнил ее. Сегодня она была особенно хороша — и как белое платье шло ей, и как красиво облокотилась она на решетку, и зелень кругом, и самая решетка эта, и все было красиво!

В виски Артемия стучало, кровь прилила у него к голове. Он сам устал от своей бешеной скачки; солнце так пекло, что пот лил с него градом; мундир его был покрыт толстым слоем пыли; в низенькой горнице было жарко и душно. Артемий и вошел-то сюда, чтобы вымыться только и освежить себя, помочив голову, но чего тут сидел Торичиоли?

— Отчего вы на воздухе не остались? — спросил он опять итальянца.

Тот ответил, что там еще хуже, потому что совершенно нет тени и сесть некуда, а на солнце просто невозможно оставаться.

— Сегодня такая жара, что я жалею что выехал, — продолжал он, — мне хотелось навестить тут одного земляка — Одара — он управляющим на мызе… да вот одноколка сломалась- послал за кузнецом… А вы куда едете?

Нечто крайне странное произошло теперь с Артемием: после своего разговора с Ольгой он совсем потерял свое внутреннее равновесие, самообладание исчезло в нем, и он чувствовал, что не может владеть собою настолько, чтобы скрыть то, что происходит в душе у него.

Когда Торичиоли назвал Одара, он невольно взглянул на него, не успев скрыть удивление в своем взгляде.

— А вы тоже к нему? — подхватил тот.

И Артемий не имел силы ответить на этот вопрос отрицательно.

— Да, — произнес он, — я тоже к Одару.

Он потому ответил так прямо, что чувствовал, что Торичиоли все равно уже понял, что они ехали к одному и тому же лицу и что если бы он дал неопределенный ответ, то последний еще хуже выдал бы его. К тому же они могли потом встретиться и у самого Одара.

— Вот как! — протянул итальянец. — Значит, нам по дороге… и я не знал, что вы знакомы с ним… Где же вы познакомились и по какому поводу?

— У меня поручение к нему из Кенигсберга: там один доктор просил передать ему письмо.

В это время чухонец-работник принес ведро холодной колодезной воды, глиняный таз и ручник.

— Та воду-то ринес… — заявил он, расставляя таз и ведро на лавку.

Артемий покосился на Торичиоли.

— Ах, пожалуйста, мойтесь при мне, — поспешил предупредить тот, поняв, что молодой человек стесняется при нем.

Артемий не заставил повторить приглашение. Он скинул мундир, засучил рукава и, ощущая освежающее прикосновение студеной воды, с удовольствием опустил в нее руки и стал плескать себе в лицо.

В дверь просунулась бородая голова дворника.

— Ваше благородие, барин милый, с лошадкой-то вашей что-то неладное, — сказал он Артемию.

Тот, нагнувшись над тазом, приподнял голову и обернулся к двери.

— Я говорю, лошадка ваша… того… — повторил дворник.

— Что "того?" — нетерпеливо сделал Артемий и, видимо, беспокоясь о лошади, схватил ручник и, утираясь на ходу, пошел, как был, в одном камзоле, смотреть, что сделалось с нею.

Торичиоли остался в избе один.

Сильно его занимало, зачем Артемий, молодой офицер, человек военный, едет к пьемонтцу Одару, управляющему собственной мызой императрицы. Объяснение относительно доктора казалось ему подозрительным.

Брошенный на скамейку мундир Артемия сильно соблазнял его. Несколько секунд он просидел в нерешимости. Артемий медлил возращением. Торичиоли встал и на цыпочках, точно его движения могли быть слышны там, на дворе, подкрался к скамейке. Осторожно, двумя пальцами приподнял он мундир и, перевернув его, бросил так, что левый рукав высунулся наружу. Потом он прислушался, не идут ли назад в избу. Ему послышались шаги. Он отскочил назад, подошел к двери и, приотворив ее, заглянул на двор.

На противоположной стороне двора, под навесом стоял у лошади Артемий с дворником и что-то объяснял ему. Чухонец-работник тащил охапку сена. Видимо, все были заняты.

Торичиоли закрыл дверь, быстро вернулся к скамейке, ощупал обшлаг у рукава (там ясно чуствовалась бумага) и, не теряя ни минуты, отстегнул пуговицы обшлага. Бумага, лежавшая там, оказалась вовсе не письмом. Это был сложенный вчетверо лист.

"Впрочем, — мелькнуло у Торичиоли, — если б тут было что-нибудь важное, он не оставил бы мундира".

Был один миг — он хотел сунуть бумагу обратно, боясь, что придут сейчас… но он держал ее в руках, и любопытство превозмогло.

Торичиоли развернул бумагу; на ней стоял длинный ряд фамилий, одних фамилий с поименованием полков — и только. Но этого "и только" было больше, чем довольно, для Торичиоли. Он сразу понял, в чем дело.

Одар — управляющий императрицы; офицер везет к нему список военных из разных полков. Недаром, значит, доносили в канцелярию о недовольстве в гвардии. Вот оно что!.. теперь все ясно. А главное, ясно, что в этом списке заключается целое состояние, целое богатство в виде награды тому, кто сумеет воспользоваться им.

И Торичиоли, сунув бумагу к себе в карман, трясущимися от волнения пальцами стал застегивать обшлаг.