Читать книгу "Мордовский марафон - Эдуард Кузнецов"

Раздел V. Право на образование и творческий труд

28. Каждый политический заключенный имеет право на получение среднего, а заочно также среднего-специального и высшего образования на общих для граждан СССР основаниях. Администрация обязана обеспечить абитуриенту или студенту возможность сдавать экзамены, получать консультации и необходимую литературу в пределах лагеря (тюрьмы) или вне их.

29. Политические заключенные имеют право на творческий труд, а следовательно, на приобретение орудий и пособий для такого труда (разрешается иметь пишущую машинку, чертежные принадлежности, краски и другие необходимые материалы и средства). Созданные труды, произведения и изобретения авторы имеют право отсылать родным или иным лицам в творческие союзы и научно-исследовательские организации в издательства, выставкомы и патентные бюро. Принятое к печати (на выставку и т. п.) произведение (изобретение) политзаключенного при желании автора печатается (выставляется и т. п.) под его собственным именем.

30. Так как в наше время лишение человека доступа к интересующей его информации является способом сознательного увечья, политические заключенные должны пользоваться такими же правами на получение информации и самообразования, как и остальные граждане. Это правило обеспечивается:

1) свободной подпиской на все распространяемые в СССР периодические издания (в том числе иностранные);

2) неограниченным получением литературы как через систему «книга почтой» и межбиблиотечный обмен, так и от родных или иных лиц, никакие ограничения количества используемых книг недопустимы;

3) пользованием радиоприемниками (в том числе с индивидуальными наушниками), магнитофонами и проигрывателями в учебных комнатах, телевизорами в комнатах отдыха;

4) наличием библиотек с достаточным и постоянно пополняющимся запасом литературы на языках народов СССР и зарубежных стран. Комплектование лагерных и тюремных библиотек должно быть разрешено общественными организациями и частными лицами.

31. Верующие имеют право получать допущенную к хождению в СССР религиозную литературу, отправлять религиозные обряды и иметь отведенное для этого место. Тяжелобольные и умирающие имеют право пригласить к себе священника.

32. Принудительное навязывание идеологии в форме обязательных (под угрозой наказания) политзанятий недопустимо и аморально. Каждый политический заключенный, исходя из своих убеждений, вправе подобные мероприятия игнорировать.

Раздел VI. Ссылка

33. Политссыльный следует в место ссылки без конвоя любым избранным видом транспорта.

34. Кроме ограничения места жительства, определенного административным режимом, политический ссыльный пользуется всеми правами советского гражданина без каких-либо изъятий. Он вправе требовать выдачи ему не временных справок, а паспорта и других постоянных документов.

35. Принуждение политических ссыльных регулярно являться в органы милиции для регистрации является унижением его достоинства и подлежит отмене.

36. Политический ссыльный вправе требовать предоставления ему работы по специальности, или направления его в другое место ссылки, где такая работа имеется, или выдачи государственного пособия в размере официально объявленной средней зарплаты советских граждан. Политический ссыльный вправе отказаться от навязываемой ему работы не по специальности.

Политический ссыльный имеет не подлежащее никакому дальнейшему согласованию право использовать ежегодный отпуск для поездки на родину.

37. К политическим заключенным, отбывшим срок заключения или ссылки, не применимы никакие ограничения в правах (гласный надзор, отметки о судимости в паспорте, ограничения выбора места жительства или работы и т. п.). В случае сохранения в СССР судебных преследований за инакомыслие отбывшему срок политзаключенному предоставляется возможность свободного выбора между повторным заключением и легальным выездом из СССР.

38. В отличие от регулирующих режим содержания заключенных гласных и тайных государственных законов, обеспечиваемых карательным аппаратом, реализация положения этого «Статуса» зависит от моральной стойкости политических заключенных. Каждый политзаключенный, отстаивая свои права, может ссылаться на этот «Статус», а также реализовать те или иные положения «Статуса» явочным порядком.

39. Изменения и дополнения к этому «Статусу», вызванные изменением обстановки в стране или изменением действующего законодательства и репрессивной практики, могут вноситься Комитетом защиты прав человека с учетом поступающих предложений.

«Хэппи-энд»

(послесловие редактора)

Пришлите мне книгу со счастливым концом.

Иосиф Бродский

Книга со счастливым концом перед нами. Эпилог дописан жизнью и хорошо известен большинству читателей: «И свобода вас встретит радостно у входа…» Сюжет завершен, и можно поставить точку.

Вместе с тем завершен и другой сюжет — сюжет этой книги, параллельный авторскому, но и отдельный от него. Книга освободилась — точнее сказать, сбежала — раньше автора. Писалась она в виде писем — единственный вид литературного творчества, разрешенный узнику. Большинство из них адресовано жене, Сильве Залмансон, и тетке, Елене Боннэр. «Сильва, дорогая…», «Люся, здравствуй, дорогая…» — а затем рассказ, очерк, проект статуса политического заключенного, философический трактат.

В конце 1978 года пачка фотографий и стопка машинописных листов оказались у меня на столе. Кто-то снимал с рукописи микрофильм, кто-то выталкивал его за границу, кто-то уже здесь, с нашей стороны, за кордоном, увеличивал фотографии и отдавал на машинку. И на каждом этапе что-то терялось, погибало, обрывалось и перепутывалось. Беспорядочная груда отрывков лежала передо мной. Связь между ними иногда слабо угадывалась, а иногда не угадывалась вовсе.

Подлинник рукописи показал мне Эдуард Кузнецов в первые же дни его свободы. Это был обыкновенный непостижимый арестантский фокус, последовавший за разговором о том, как освобождали, как обыскивали, как не дали забрать ничего из бумаг… «Но полрассказа я все-таки унес», — сказал Кузнецов и положил на стол листочки, кусок рассказа «Кандаламша». Я забыла спросить, как унес: вид рукописи был поразительнее любого чуда. До этого упоминалось пару раз: «Я у нас в лагере один умел писать на микро». Я догадывалась: мелко писать на маленьких листочках. А это были полоски из тончайшей бумаги — какой иногда прокладывают цветные репродукции в хороших изданиях — в высоту не больше сигареты, в длину — не длиннее школьной тетради. Листочки были синеватые от равномерной заполненности буквенной вязью, столь плотной и мелкой, что прочесть без увеличительного стекла вряд ли возможно. А написать возможно? Возможно ли написать это близорукому человеку, в очках, в три погибели согнувшись, на нарах усевшись, положив на колени книжку, пристроившись в ночи поближе к свету заоконного фонаря? И на увеличенных фотографиях почерк тверд и разборчив, буквы ровны… Оказывается, возможно.