Читать книгу "Последний вервольф - Глен Дункан"

— По-твоему, возможно продержаться восемь лет?

— Восемь лет — все равно что восемь тысяч лет. Ты это знаешь. Мы никогда не сможем вернуться.

Она помолчала с минуту, потом сказала:

— Да. Знаю.

Я находился в состоянии обостренной мужественности. Я стоял с отважным выражением лица и был готов уничтожить кого или что угодно, что могло причинить ей малейшее неудобство. Мне было очень трудно сдерживаться, не обнимать ее, не пытаться оградить от всех опасностей на свете. Но было так сладко, так радостно заботиться не о себе. О ней. Только о ней.

— Это так и будет продолжаться, — сказал она. — Вечно заметать следы. Оглядываться. Бежать с места преступления. Какая отвратительная фраза. Бежать с места преступления. Кстати, я не собиралась тут топиться. А мы вообще можем утопиться?

— Да, в обоих воплощениях. И гореть, как оказалось.

Волны качались, обволакивая наши тела.

— Когда мы были в Нью-Йорке последний раз, — сказала она, — то вместе смотрели несколько образцов ткани с папой и Элисон, потому что собираемся менять дизайн в одном из ресторанчиков на 28-стрит. А за три дня до этого мы с тобой трахались, пока я пожирала кишки из вскрытого человеческого трупа.

Она рассмеялась — совсем не наигранно, как можно подумать, потому что сказанное было абсолютной правдой и одновременно звучало, как фраза из комедийного ужастика.

— Да, — ответил я, — так и есть.

Я знал, почему она так сказала. Твои тайные злодеяния всегда пожирают тебя изнутри. «Что может заставить человека говорить правду, если не мораль?» — сказала как-то Жаклин Делон. Она ошибалась. Правды требует закон выживания. Невозможно жить, если не можешь принять себя таким, каков ты есть. А ты не можешь принять себя таким, каков есть, если ты не можешь открыто говорить о том, что делаешь. Сила слова. Стара, как Адам.

Мы вернулись в дом, тихо ступая по спящему городу под сияющими созвездиями. Впервые со времени убийства я почувствовал маленькую искру сексуального возбуждения между нами, а потом понял: она почувствовала ее еще раньше, она знала, что началась новая фаза лунного цикла, и снова столкнулась с неизбежным приближением конечной точки. Поэтому и стояла одна в морской воде.

Вилла пахла чистым бельем, лимонами, что росли в горшках на веранде, и чабрецом. Мы разделись со странной спокойной аккуратностью и нырнули между прохладных простыней.

— Тебе не кажется странным, что я так легко поверила тебе, когда ты говорил о наркотиках? — спросила она. Как-то в дороге мы говорили о подавляющих голод препаратах, и я рассказал ей о моем печальном опыте с запиранием себя в клетке, наглотавшись таблеток и выбросив ключ. Я сказал ей правду: можно пережить пару-тройку полнолуний, накачавшись наркотиками до полусмерти (на четвертое полнолуние я в буквальном смысле чуть себя не убил, — я оторвал от себя кусок мяса, и если бы не моя способность к молниеносному излечению, просто истек бы кровью), но есть как минимум две причины, по которым не стоит этого делать. Во-первых, это самые жестокие страдания, на которые только оборотень может себя обречь. Во-вторых, это бессмысленно, потому что если тебе и удастся пропустить этот месяц или даже еще один, то в следующий, если только не покончишь с собой, ты абсолютно точно убьешь кого-нибудь, а потом снова, и снова, и снова, пока не скончаешься от старости или серебряной пули. И я рассказал ей все как есть.

— Мне это не кажется странным, — ответил я. — Это логично. В моральном смысле воздержание на месяц-два не имеет никакого значения.

— Но я не пробовала это по другой причине. Я отлично помню, каково мне пришлось первые три раза, и мысль о том, чтобы пережить подобное еще раз, нагоняет на меня ужас. Дело не в логике. А в трусости.

— Я ничем не лучше. Меня это тоже пугает до чертиков. К тому же моя последняя попытка провалилась.

— Но ты все же приносишь в мир и добро. Ты компенсируешь свои поступки.

— Вложением денег. Которое не имеет значения, если у тебя скелет в шкафу. К тому же это не помогает. Деньги не могут быть разменной монетой в мире морали.

Мой член набух рядом с ее лежащей рукой. Я знал, что она знала. Она была уже почти готова к тому, чтобы совсем сдаться. Пройти через горе и стыд и получить взамен теплоту и счастье.

— Не могу выбросить это из головы, — сказала она. — Я все думаю, что должен быть какой-то выход, но в конце концов понимаю, что придется либо убить себя, либо смириться с тем, кто я есть.

— Не убивай себя, — попросил я.

— А ты будешь со мной?

— Да. Всегда.

— Но может, я все же убью себя, — сказала она. — Не могу пообещать точно.

— Тогда пообещай мне, что не сделаешь этого, не предупредив меня.

— Хорошо.

— Скажи это.

— Я не стану убивать себя, не предупредив тебя.

В ту ночь мне снился целый ворох удивительно ярких снов. Мне кажется, мы даже занимались сексом в завороженном состоянии полусна. А потом еще вереница снов. Потом я почувствовал, будто меня кусает в шею какое-то насекомое, и подумал, что расскажу об этом Талулле с утра, непременно расскажу — но все мысли смешались и растворились в темноте.

Когда я проснулся далеко за полдень, комната была наполнена солнечным светом и запахом морского бриза. Я еще не поднял голову с подушки, но сразу почувствовал пустоту на том месте, где должно было быть ее тело, а затем услышал голос Эллиса:

— Да уж, Джейк, давно пора!

47

Он сидел в одном из ротанговых кресел у кровати, спиной к распахнутому на веранду окну, сцепив руки на животе и положив щиколотку одной ноги на колено другой. Как всегда — в черных кожаных штанах, ботинках с железными нашлепками и светлом джинсовом пиджаке. Его белые волосы свободно свисали до пояса. Дуновение ветра донесло до меня вонь от его ног. В голове жужжало и стучало, я попытался шевельнуться, и перед глазами пошли серебряные круги, а в шее и плече отдалась жгучая боль. Я сел на кровати и взглянул на него.

— Она у нас, — сказал он. — Поиграем в угадайку или сначала послушаешь меня?

— Говори, — ответил я.

Эллис слегка кивнул, как бы в подтверждение того, что его догадки по поводу моей реакции оказались верными, потом поднялся, сделал жест руками, как бы означающий секундочку, вышел на веранду и быстро вернулся с двумя чашками свежего кофе. Одну протянул мне и вернулся на место.

— Во-первых, — начал он, — позволь заверить тебя в том, что Талулла жива и в полном порядке. Она далеко отсюда, в месте, которое я пока не могу тебе сообщить, но ты можешь быть абсолютно уверен, что она окружена комфортом. Это я тебе обещаю, Джейк.

Я поставил чашку на столик у кровати. У меня тряслись руки. Вчера, когда мы шли с пляжа под звездным небом, она взяла меня за руку. Никто из нас не произнес ни слова, но этот жест пробудил у нас обоих мысли о смерти. Теперь я представлял, как она, съежившись, сидит на спартанской койке в клетке без окон. Жива и в полном порядке. Мне пришлось поверить ему, потому что о другом я и думать боялся.