Читать книгу "Князь механический - Владимир Ропшинов"

XXXVII

— Можете ли вы, Роберт Христофорович, определить место входа в камеру, где расположена ваша машина, если мы исходим из того, что она стоит под башней на Ватном острове? — спросил Романов, поднявшись в отведенную немецкому археологу комнату. Тот, прищурившись, посмотрел на князя.

— Вы же понимаете, что живым до нее не дойдете, — сказал он, — цеппелины почуют ваш страх и вашу ненависть.

Князь улыбнулся.

— Пусть вас это не беспокоит.

Колдевей вздохнул.

— Если ваши генералы скопировали расположение входа с нас, то смогу. У вас есть план города подходящего масштаба?

Князь протянул карту, взятую им в картографическом управлении Главного штаба. Такие карты, на которых был прорисован не только каждый дом, но и линии канализации, управление делало ежегодно по заказу полиции — чтобы войска на случай беспорядков в городе могли успешно действовать против восставших. Он разложил ее на столе и показал Колдевею Ватный остров, на котором и стояла башня.

— Длина коридора была 307 футов, он шел строго на юг, — сказал археолог, отыскивая в углу карты линейку масштаба, — а футы в саженях — это сколько?

Князь задумался.

— Примерно 0,15 сажени, — сказал он, — 307 футов — это около 45 саженей.

Колдевей по линейке масштаба отмерил нужную длину на бумажке и приложил ее к карте, считая от центра башни.

— Вот.

Романов посмотрел на карту Получалось, что вход находится на Александровском проспекте, который шел от Большого проспекта к Кронверкскому, с восточной его стороны, у городского питомника. От питомника был переброшен мост к Ватному острову с находившимися на нем казенными винными складами и винным заводом — зданиями из красного кирпича, где во времена винной монополии перегоняли спирт. Теперь там были казармы и штаб Петроградского сводного отряда цеппелинов, а над ними, упираясь своими стальными рельсами в устроенные для нее по краям острова железобетонные фундаменты на сваях, поднималась гиперболоидная башня. И заснеженные двухэтажные пакгаузы под ней были похожи на перевязанные ленточками коробки с подарками под рождественской елкой, которые родители кладут своим ненаглядным детям, набросав сверху, как снег, вату. Конечно, те родители, у которых есть деньги на подарки в Рождество.

На том месте, куда показывал палец археолога, на карте не было ничего, но рядом находилось какое-то небольшое здание, вероятно относящееся до питомника.

— Но я надеюсь, вы не собираетесь туда идти? — повторил Колдевей.

— Принадлежность к императорской фамилии, — вздохнул Олег Константинович, — не позволяет мне врать, даже в мелочах. Хотя по нынешним временам это довольно старомодный взгляд, я его придерживаюсь.

Он вышел от Колдевея. В столовой князя ждал Бурцев.

— Сейчас, Олег Константинович, я вас покину, — сказал он. — Надеюсь, собачьи носы цеппелинов не учуют запах моей к ним ненависти. Тем более что чувство ненависти я давно в себе поборол, еще на английской каторге. Это плохое чувство — оно не дает жить.

— А как вы попали на английскую каторгу? — спросил князь.

— Английское правительство отправило меня туда по просьбе русского, — сказал Бурцев. — Но прежде, чем уйти, я хотел спросить у вас, Олег Константинович, как вы съездили в Царское Село. Я не допытываюсь у вас относительно цели визита. Но — не случилось ли чего-нибудь странного?

Князь усмехнулся.

— За исключением того, что мне пожаловали трость, а потом зачем-то решили ее забрать, — ничего.

— Трость? — вздрогнул Бурцев.

Олег Константинович рассказал про трость, описав ее внешний вид. Последнее очень встревожило старого революционера.

— А не было ли такого, — спросил Бурцев, — что вы дали царю некое обещание, которое его обнадежило и которого он от вас не ожидал?

— Пожалуй что да, — согласился князь.

— Уж не касается ли это завтрашнего выступления рабочих, которые хотят повторить шествие 9 января?

— Вы откуда об этом выступлении знаете?

— В Охранном отделении только об этом и говорят, но толком ничего не знают. У них практически не осталось агентуры в рабочей среде, к тому же подготовкой выступления занимается организация, никогда в революционной деятельности не замеченная и потому находившаяся на периферии полицейского интереса. Поскольку сведения об этом выступлении стали известны не от агентов, а из Царского Села, на следующий день после вашей туда поездки, я и спросил.

— И что же, — спросил Романов, — царь выйдет к рабочим?

— Думаю, да. Уж если он сам это затеял — вряд ли он хочет новое Кровавое воскресенье. Еще одной революции ему не пережить. Так это вы посоветовали?

— При всем моем уважении и доверии к вам, Владимир Львович, — вздохнул Олег Константинович, — я не имею права посвящать вас в содержание разговоров с государем. Даже если это усложнит ваше расследование относительно того, кто собирается меня убить.

Бурцев кивнул, принимая ответ князя.

Князь почувствовал себя неловко. Этот человек, убежденный революционер, побывавший на каторге, уже однажды спас его, члена императорской фамилии. Спасал, как один человек должен спасать другого человека, которому угрожает опасность. И готов спасать дальше, тратя, по крайней мере, свое время, а может — и что-то большее. А он в благодарность устраивает секреты на пустом месте и, хуже того, втайне планирует дела, которые могут кончиться гибелью. А ведь его жизнь принадлежит уже не только ему, но и чуть-чуть — Бурцеву.

— Владимир Львович, — медленно сказал князь, — я, наверное, попрошу вас прекратить всякие действия, направленные на расследование этого дела. Мое поведение нетактично: я прошу вас тратить свои силы на спасение моей жизни, сам же нисколько о ней не забочусь. Как будто вру врачу, что пью лекарства, которые он мне прописал. Не для того, чтобы вы попытались меня отговорить, но в знак признательности и доверия к вам, я хочу сообщить вам, что завтра утром планирую спуститься в камеру, где стоит машина, молящаяся Мардуку, и в 12 часов дня остановить ее.

— Почему так? — спросил Бурцев. Вопрос вышел странным — он слишком много хотел спросить: и понимает ли князь, что не дойдет с такими мыслями до башни, и с чего он взял, что машина действительно стоит там, и где вход в камеру, и — почему именно в 12.

Князь понял его именно в последнем значении.

— Завтра в 12 народ и царь встретятся на Дворцовой площади. Народ найдет своего царя, а царь — свой народ. Может быть и иначе, но я не хочу об этом думать, потому что это — конец всему. Этого не может быть. Какие-то отдельные люди, с пустыми сердцами, ставшие как машины, может быть, не увидят своего царя. И тогда они превратятся в машины окончательно. Но народ, весь народ, — он увидит. И когда сердца народа и сердце царя застучат вместе, машина будет остановлена и власть Мардука падет.