Читать книгу "Властитель огня - Дэниел Сильва"

От ее поцелуев, обычно таких нежных, у него заболели губы. Она так лихорадочно любила его, словно пыталась изгнать из его крови яд Лии, а пальцы ее оставили новые царапины на его плечах.

– Я думала, что ты умер, – сказала она. – Я думала, что никогда больше не увижу тебя.

– Я и был мертвецом, – сказал Габриэль. – Долгое время был мертвецом.

Стены их спальни в Венеции были увешаны картинами. В отсутствие Габриэля Кьяра перевесила их сюда. Некоторые из картин были нарисованы дедом Габриэля, известным немецким экспрессионистом Виктором Фрэнкелем. Нацисты в 1936 году объявили его работы «дегенеративными». Обнищавший, лишенный возможности писать или хотя бы преподавать, он был в 1942 году депортирован в Аушвиц и по прибытии туда отправлен в газовую камеру вместе с женой. Мать Габриэля Ирен была депортирована вместе с ними, но Менгеле послал ее на работы, и она выживала в женском лагере Биркенау, пока его не эвакуировали перед наступлением русских. Некоторые ее работы висели тут, в личной галерее Габриэля. Под впечатлением воспоминаний о виденном в Биркенау она создала такие картины, какие по своей напряженности не уступали даже полотнам ее знаменитого отца. В Израиле она носила имя Аллон, что означает на иврите «дуб», но свои полотна всегда подписывала «Фрэнкель» в память об отце. Только теперь Габриэль мог смотреть на ее картины как таковые, а не видеть перед собой сломленную женщину, создавшую их.

Одна работа была без подписи – портрет молодого человека в стиле Эгона Шиле. Художником была Лия, а натурой – Габриэль. Она написала его вскоре после того, как он вернулся в Израиль с кровью шести палестинских террористов на руках, и это был единственный раз, когда он согласился ей позировать. Этот портрет никогда ему не нравился, так как он был изображен таким, каким видела его Лия, – молодой человек, весь во власти пережитого, преждевременно состарившийся под грузом тени смерти. Кьяра же считала, что это – автопортрет.

Она включила свет над кроватью и посмотрела на бумаги, лежавшие на ночном столике. Этот ее взгляд был демонстрацией – она знала, что Габриэль не подписал их.

– Я подпишу их утром, – сказал он.

Она подала ему ручку.

– Подпиши сейчас.

Габриэль выключил свет.

– Сейчас я хочу заняться кое-чем другим.

Кьяра впустила его в себя и проплакала в течение всего акта.

– Ты никогда их не подпишешь, да?

Габриэль попытался поцелуем заставить ее умолкнуть.

– Ты лжешь мне, – сказала она. – И используешь свое тело в качестве орудия обмана.

Глава 33

Иерусалим

Его дни быстро обрели свой уклад. Он рано просыпался утром и сидел в заново обставленной Кьярой кухне за кофе и газетами. Статьи о выходке Халеда удручали его. «Хааретц» окрестила происшедшее «провалом», а Служба признала свой проигрыш, чтобы имя Габриэля не попало в печать. В Париже французская пресса осаждала правительство и израильского посла, требуя объяснить таинственные фотографии, появившиеся в «Монде». Министр иностранных дел Франции, иссохший бывший поэт, подлил масла в огонь, выразив уверенность в том, «что в холокосте на Гар-де-Лион действительно присутствовала рука Израиля». На следующий день Габриэль с тяжелым сердцем прочел, что на рю де Розье была разгромлена кошерная пиццерия. Затем группа французских мальчишек напала на девочку, шедшую домой из школы, и вырезала на ее щеке свастику.

Кьяра обычно просыпалась через час после Габриэля. Она читала о событиях во Франции скорее с беспокойством, чем с огорчением. Каждый день она звонила своей матери в Венецию, чтобы удостовериться, что ее родные в порядке.

В восемь утра Габриэль покидал Иерусалим и ехал по Бабаль-Вад на бульвар Царя Саула. Заседания проходили в конференц-зале на верхнем этаже, так что Льву не приходилось далеко ходить, когда ему хотелось заглянуть и посмотреть, чем они занимаются. Габриэль был, конечно, звездным свидетелем. Его поведение с момента, когда он вернулся в лоно служебной дисциплины, и до его побега с Гар-де-Лион было рассмотрено до мельчайших подробностей. Несмотря на страшные предсказания Шамрона, никакого кровопускания не было. Результат подобного рода расследований был обычно предопределен, и Габриэль с самого начала понял, что из него не собираются делать козла отпущения. Здесь была допущена коллективная ошибка – это почувствовалось в самом тоне допросов членов комиссии, – простительное прегрешение, совершенное аппаратом разведки, чтобы избежать еще одной катастрофической потери жизней. Тем не менее вопросы порой звучали целенаправленно. У Габриэля не было подозрений относительно мотивации поведения Махмуда Арвиша? Или лояльности Дэвида Киннелла? События приняли бы другой оборот, если бы он послушался своих коллег в Марселе и вернулся, вместо того чтобы поехать с той женщиной? По крайней мере, тогда план Халеда уничтожить доверие к Службе провалился бы.

– Вы правы, – сказал Габриэль, – и моя жена была бы мертва, и погибло бы гораздо больше невинных людей.

Остальные – по одному – тоже предстали перед комиссией: сначала Иосси и Римона, затем Иаков и последней – Дина, чьи открытия в первую очередь подстегнули расследование деятельности Халеда. Габриэлю больно было видеть, как их – одного за другим – вытаскивают на допрос. Его карьере пришел конец, а что же до остальных, то «История с Халедом», как это стали называть, поставит нестираемое черное пятно в их биографиях.

В конце дня, когда комиссия расходилась, Габриэль ехал на гору Херцль провести время с Лией. Иногда они сидели в ее комнате, а иногда, если было еще светло, он сажал ее в инвалидное кресло и медленно возил вокруг. Она всегда замечала его присутствие и обычно говорила ему несколько слов. Галлюцинации, связанные с поездкой в Вену, стали менее заметными, хотя Габриэль никогда не был уверен, о чем именно она думает.

– Где похоронен Дани? – спросила она однажды, когда они сидели под развесистой сосной.

– На Оливковой горе.

– Ты когда-нибудь свозишь меня туда?

– Если разрешит твой доктор.

Однажды Кьяра поехала с ним в больницу. Когда они вышли, она села в вестибюле и сказала Габриэлю, чтобы он не спешил.

– Ты не хочешь с ней познакомиться?

Кьяра никогда не видела Лии.

– Нет, – сказала она, – я считаю, будет лучше, если я подожду тут. Не для меня, а для нее.

– Она ничего не поймет.

– Поймет, Габриэль. Женщина всегда знает, когда мужчина влюблен в другую.

Они больше не ссорились из-за Лии. Их битва с этого момента стала черной операцией, засекреченным делом, которое протекало в атмосфере долгих молчаний и высказываний, окрашенных двойным смыслом. Кьяра никогда не ложилась в постель, не проверив, подписаны ли бумаги. Ее любовь была полна конфронтации, как и ее молчание. «Мое тело ничем не запятнано, – казалось, говорила она Габриэлю. – Я действительно существую, а Лия – лишь в воспоминаниях».