Читать книгу "Северная Пальмира - Роман Буревой"

«В последнее время рукописей развелось слишком много, – усмехаясь, сказал мне человек в чёрном, тоже гений. – Сначала Кумий оскорблял Рим своими мерзостными сочинениями, теперь – ты. Все вообразили себя литераторами. Многовато стало любителей портить бумагу».

«Гений, – сказала я ему. – Ты умрёшь, как человек. Так зачем же ты уничтожаешь наш человеческий мир?»

А он расхохотался мне в лицо.

«Я умру как гений. То есть навсегда. И вашего человеческого мира нет. Есть мир богов. А людям разрешили немного напакостить в вестибуле. И знаешь почему? Потому что этот мир богам больше не нужен. Они выбросили его на помойку. А зачем беречь выброшенное на помойку, скажи? Ты бережёшь старое платье, которое выбросила на помойку? А?»

Был ещё такой человек – Марцелл. Он выманил у меня рукопись статьи и передал…»

Эта последняя незаконченная фраза была вымарана, но не слишком тщательно – при желании её можно было прочесть. Или догадаться, куда передал рукописи Нормы «человек Марцелл».

«Знаю, письмо придёт уже после того как ты узнаешь о моей ссылке из вестников. Мы, оба изгнаны из Рима – ты и я. Но не отвергнуты Римом. Нет, не отвергнуты.

Остров Крит. 12-й день до Календ апреля» [47] .

Элий отложил письмо. Взял стило, чтобы писать ответ, и не смог. «Отвергнуты Римом…» Норма будто кинжалом полоснула по сердцу. Ведь она знала, что пишет и кому. Намеренно написала, дабы причинить боль. Чтобы ему стало больно так же, как больно ей. Он прекрасно понимал и мотив, и порыв. В его возрасте многое можно научиться понимать. Даже слишком многое. По греческим понятиям он приближался к возрасту акме. То есть к своему расцвету. По римским представлениям он был ещё молод[48]. Он сам от себя чего-то ждал. Чего-то такого, чего прежде никогда не мог совершить. И заранее удивлялся своему будущему свершению.

И Норме Галликан он все-таки ответил. Хотя и не в тот же день.

II

Несколько минут Квинт наблюдал, как Элий тренируется в гимнасии с новичком Гесиодом. Парень был молод и силён. Но рядом с Элием казался неуклюжим. У Элия руки буквально летали. Гесиод двигался медленно, едва-едва. Но этот парень выйдет на арену только осенью. Когда Элий уже не будет драться. Никого из нынешних бойцов Элий тренировать не стал бы.

Гимнасий в доме был хорош, впрочем, как и все в этом доме. Мозаики на стенах, мраморные колонны портиков с капителями коринфского ордера. И песок на полу – яркий, речной.

– Рука свободнее! – в который раз крикнул Элий, легко отбивая удар Гесиода. – Рука расслаблена. А у тебя она закрепощена.

– Да я так и делаю… – пожал плечами Гесиод. – Это сейчас у меня не выходит, потому что я бью вполсилы.

– А ты бей в полную силу. Как на арене.

Элий снял защитный шлем, провёл ладонью по лицу. И тут Гесиод ударил. То есть не на самом деле, а вроде бы как в шутку, видя, что «учитель» расслабился. И тут же получил в грудь так, что отлетел к колоннаде гимнасия. Если бы меч был боевым, его не спасли бы даже доспехи.

– Никогда так не делай! Это глупый поступок новичка, который думает: «Как же я крут, старика сейчас умою!» Ещё раз так сделаешь – искалечу. Просто потому что в такие мгновения работает одна реакция. На меня нападают – я защищаюсь. Ты понял?

Гесиод судорожно сглотнул и кивнул. Он стиснул зубы, чтобы не застонать, – удар получился чувствительный.

– Вот и хорошо. Коли я снял шлем, то тренировка закончена. Это – правило. По-моему, я тебе уже об этом говорил.

Гесиод вновь кивнул. Вид у него был как у побитой собаки.

– Ты будешь опять биться с Сенекой? – спросил Квинт, когда Элий подошёл к скамье и взял полотенце.

Элий вытер лицо и шею, потом сказал:

– В этот раз бой будет нетрудным. – Голос его сделался ледяным – как всегда, когда разговор заходил о Сенеке. – Это последний бой в сезоне, – попытался закончить разговор Элий.

– Ты все ещё надеешься сразить его? – не скрывая издёвки, спросил Квинт. – Ведь он возрождается вновь после каждой смертельной раны. В этом вы схожи. Ты тоже копишь отметину за отметиной… Но он – не ты. – Квинт ожидал возражений, но Элий молчал. – Послушай, я знаю давно, что ты задумал. Но ведь это безумие! Сколько ты сможешь продержаться? Год? Два? Три?

– Нужен один только год.

– Ты вместо богов хочешь исполнить своё заветное желание. Сам.

Гладиатор не ответил.

– Остановись, Элий.

– Чего ты боишься, Квинт? Что я не выдержу?

– Я боюсь… – Квинт покосился на Гесиода. Молодой боец уже пришёл в себя и размахивал мечом, желая показать учителю свою силу, и приходил в восторг от своей неуклюжести, которую он почему-то принимал за умение. – Я боюсь не за тебя. Ладно, не будем говорить. Все! Или я сойду с ума, что, в принципе, не сложно. Кстати, баня истоплена, можешь искупаться после тренировки.

– Вода в бассейне тёплая?

– Разумеется.

– Послушай, Квинт. Вот что я тебе скажу: ты ошибаешься. Моё возвращение на арену – это не исполнение моего желания. Это – другое. И ради другого. Разумеется, все происходит не так, как мы хотим. Всегда – не так. Но что-то сбывается. Сбывается, если удаётся продержаться на секунду дольше. Главное – продержаться на секунду дольше, чем позволяют собственные силы.

Квинт понимающе кивнул.

– Где ты черпаешь силы, Элий?

– В себе. Когда я сражаюсь, я становлюсь сильнее.

– Я тебе завидую. Честно – завидую.

Квинт оглянулся – почудилось ему, что кто-то стоит за спиной. Но, верно, в самом деле почудилось – не было никого подле. Куда ушла его странная люба, кого теперь обнимает таинственная красавица – неведомо. Вот бы увидеть её одним глазком. Но нельзя.

Квинт тяжело вздохнул.

III

У ворот поместья остановилось открытое авто – потрёпанное, видавшее виды «нево». Человек вышел из машины и направился к дому, перепрыгивая через лужицы, что остались на дорожке после ночного дождя. Человек был немолод, но прыгал через лужи ловко – сказывалась многолетняя тренировка. Элий смотрел на прыгуна и не узнавал. И только когда гость был уже у дверей, когда выкрикнул: «Здравствуй!», Элий наконец понял, кто перед ним.

– Клодия! – Элий изумлённо глядел на гладиаторшу.

Она постарела. Сделалась ещё шире в плечах. Ещё больше стала походить на мужчину. На ней, постаревшей, мужская туника и мужские башмаки смотрелись вульгарно. В коротко остриженных волосах поблёскивали седые нити. Вокруг глаз появились морщины. Странно видеть друзей постаревшими. Хочется немедленно вернуться в прошлое, в то прошлое, когда они были молоды. И ты вместе с ними. Но вернуться невозможно.