Читать книгу "Кровавый песок - Фридрих Незнанский"

Было ли это? Или просто какая-то красивая сказка превратилась в маленькой голове Самсона в это видение.

Детство закончилось вместе с войной.

Каждый день тогда для всех был как Новый год — праздник. Во дворе липли к щелям в заборе, в комнатах не отходили от окон. Первым приехал отец Вальки Тельникова — худющий сержант на костылях с целым десятком медалей на выцветшей гимнастерке. Было это в самом конце мая. Он щурился на солнце, разглядывая толпу детворы и не находил своего сына — когда сержант уходил на фронт Вальке было всего полгодика.

— Который тут Тельников? — наконец спросил сержант и пятилетний Валька, смущаясь, вышел вперед, и по-взрослому пожал сержанту руку, а потом как маленький разревелся.

А все они остальные завидовали Вальке и свято верили, что завтра послезавтра за ними тоже придут искалеченные, но героические сержанты и полковники в пыльных кителях и гимнастерках с орденами и медалями.

К концу лета из шестидесяти мальчишек и девчонок в Доме ребенка их осталось двое: Самсон и Сережа Хитрук. Остальных разобрали мамы или папы, бабушки или тети с дядями.

В Краснодар они не вернулись, их перевели в детский дом в приграничный Хорог, а с ними перебралась туда и нянечка тетя Лида.

Жизнь превратилась в унылую и безрадостную череду одинаковых как две капли воды дней. Ждать родителей Самсон почти перестал. Погибли они или нет, ему не сказали, наверное, считая его еще маленьким. А ему было уже шесть, и он все прекрасно понимал.

И еще он понимал, что вдруг неожиданно стал человеком второго сорта. Их — русских — было на новом месте только двое, остальные были местные смуглые узкоглазые широкоскулые пацаны и девки — чучмеки, которые почему-то возомнили себя хозяевами жизни. Они лопотали по-своему и хохотали, тыча пальцем в Самсона, обзывали его уродцем и издевались, как могли под молчаливое безразличие таких же чучмецких нянек и воспитательниц.

Как же ему хотелось, чтобы Россия начала войну с Таджикистаном и наши летчики разбомбили этот проклятый детдом, а его увезли куда-нибудь, где живут только русские. Если бы началась такая война, он мог бы стать партизаном и помочь нашим отсюда. Например, поджечь спальный корпус, чтобы летчики лучше видели, куда сбрасывать бомбы.

Он становился все более и более замкнутым и озлобленным. Любая попытка узкоглазых задеть его заканчивалась дракой. Их было больше, они были вместе, все против него одного (Сережа всегда всего боялся и в потасовках не участвовал), но Самсон бился до последнего и никогда не ревел.

Только тете Лиде, которой тоже было здесь несладко, он мог доверять, и не ждал от нее подвоха. От нее же он узнал сказку про богатыря Самсона и предательницу Далилу. И Самсон решил для себя, что сила его будет не в волосах, а в мускулах.

Ночью, когда все засыпали, он убегал в туалет и приседал, прыгал, отжимался, махал руками, используя вместо гири ведро с водой, а вместо турника перекладину над дверью. Драки стали веселей, удары весомей — теперь он мог легко в одиночку раскидать троих и даже четверых обидчиков, а остальные уже и сами теряли охоту его трогать.

Он был независим, он мог за себя постоять, за это его уважали, к нему тянулись те, кто нуждался в защите, в лидере, в «духовном наставнике». Но Самсон был не по возрасту последователен и непреклонен — никакой дружбы с чучмеками. Он мог бы сколотить себе свиту, стать чем-то вроде местного атамана, но предпочел остаться одиноким волком, непререкаемым авторитетом, иногда снисходящим до выслушивания общих споров и их разрешения.

Сироты называли мамами всех подряд без разбору. Воспитательниц, нянечек, врачей.

— Ты моя мама? — дергал какой-нибудь сопливый пацан за рукав дворничиху или почтальона.

— Нет, — отвечали ему. — Твоя семья — вся наша большая советская Родина, о тебе заботится государство.

Но сироты не отчаивались и продолжали приставать с глупыми вопросами к каждой новой тетке, появлявшейся в их маленьком замкнутом мире: к проверяющей из районо, комсомольской вожатой из соседней школы.

Самсон никогда так не унижался: нет матери, значит, нет, сам как-нибудь вырастет. Но в глубине души продолжал верить, что родители все-таки есть и до сих пор не забрали его только потому, что заняты какой-то страшно нужной и секретной работой. В конце концов, отец в его воображении превратился из партизана, который в мирное время был уже не нужен, в разведчика, сражающегося с империалистами где-то на их поганой империалистической земле, а мать — в летчицу-испытательницу, которая как раз заканчивает испытание нового лучшего в мире самолета, самого секретного, а когда закончит, обязательно станет Самсона искать.

А чтобы родители могли им гордиться, Самсон взялся за учебу. Как ни противно ему было, выучил даже таджикский, лучше всех в классе успевал по математике и, естественно, по русскому. Его первым приняли в пионеры, потом выбрали председателем совета отряда, а потом и совета дружины.

Самсон оторвался от своих узкоглазых и тупоголовых однокашников далеко и навсегда.

Денис Грязнов

Денис излишней чувствительностью не страдал, но раздражение, вызванное долгим напряжением, давало о себе знать. Поэтому, когда наконец зазвонил телефон, и Денис услышал голос Гвоздя, все его раздражение, злость и нетерпение смешались в такой густой клубок, что на миг перехватило горло.

— Алле, але, эй, это кто? — спросил Гвоздь. — Денис, это Сеня.

— Я понял, — ответил Денис, откашлявшись и справившись с волнением.

— Короче, договорился я. — Сегодня энтузиазма в голосе Гвоздя явно поубавилось. А жесткости, напротив, прибавилось. С таким вариантом Гвоздя Денису еще общаться не приходилось. Хотя он и понимал, что видел его на отдыхе, в практически расслабленном виде. Если бы Гвоздь был действительно таким смешным молодым человеком с крепкой шеей, каким он показался вначале, в своем бизнесе вряд ли бы выжил, и уж тем более не поднялся.

— Пиши адрес. Улица Донецкая, дом 18 дробь 4. Подъезжай к семи. Машину оставишь за воротами. Без оружия, понял? Все равно проверят. И еще: будешь не один, даже я помочь тебе ничем не смогу, понял?

— Понял. Спасибо.

— Все, в расчете, — холодно сказал Гвоздь. — А теперь о личном. Ты Марине тут клинья не забивай. Увижу — будут крупные неприятности, ясно? — бросил Гвоздь и, не дожидаясь ответа, повесил трубку.

Вот так-так! Уже в курсе. И даже не разу не сказал ни «в натуре», ни «чисто». Растет человек над собой. Кто же это ему доложил, интересно знать? Хотя запросто могла сказать и сама Марина, она девушка безбашенная, с нее станется. Вообще-то ему и самому претило встречаться с ней за спиной у Гвоздя, но желание дамы — закон. В конце концов, фиг с ним, как Марина решит, так и будет. Хотя, конечно, в кругу знакомых Гвоздя его бы не поняли, вздумай он любезно отпустить свою девушку на все четыре стороны, что означает — к другому мужику, отпустить и не отомстить за «поруганную мужскую честь».