Читать книгу "Ожерелье королевы - Александр Дюма"

— Ах да, — сказала Андре, — сюда еще до меня приходила одна женщина.

— Госпожа де Мизери?

— Так она и впрямь приходила сюда?

— Какого черта? Я же сказал вам, что это была Другая… Но поговорим о том, зачем пришли вы. Скорее, скорее, дитя мое: вы же знаете, что меня ждет королева!

— Что ж, доктор, — со вздохом сказала Андре, — по-моему, мы как раз об этом и говорим.

— Как? О господине де Шарни?

— Речь идет именно о нем, доктор, и я пришла узнать, как он себя чувствует. Мне кажется, вы можете простить мне этот поступок — господин де Шарни страдает от раны, полученной на дуэли, а рану эту нанес ему мой брат.

— Ваш брат? — воскликнул доктор Луи. — Так это господин Филипп де Таверне ранил господина де Шарни?.. Так вот: если завтра, приблизительно в это же время, не произойдет благодетельного перелома, если лихорадка, недавно появившаяся и пожирающая его, не прекратится, завтра, приблизительно в это же время господин де Шарни умрет.

Андре почувствовала, что сию минуту закричит; она сдавила себе горло и вонзила в него ногти, чтобы физическая боль заглушила тоску, разрывающую ей сердце, — и Луи не смог разглядеть на ее лице страшную гримасу, возникшую в этой борьбе.

— Мадмуазель! Вы теперь знаете то, что хотели узнать. Заставить или не заставить господина де Таверне бежать — это дело ваше. Прощайте.

И тут Луи деликатно, но решительно закрыл за собой дверь.

— Боже мой! — прошептала Андре. — Ты немилосерден. Ты наказал меня: я люблю его!.. О да, я люблю его! Довольно, не правда ли? И теперь Ты его у меня отнимаешь?

Глава 30. БРЕД

Бог, несомненно, услышал молитву Андре. Де Шарни не погиб во время приступа лихорадки.

Но через неделю, к концу которой Андре совершенно успокоилась, Луи, которого огорчило проявление чувств больного во время припадка, рассудил за благо переселить Шарни в какое-нибудь отдаленное место. Он хотел выселить бред из дворца.

Но при первых попытках, которые были сделаны, Шарни взбунтовался. Он поднял на доктора сверкающие гневом глаза и сказал, что находится в доме у короля и что никто не имеет права выгнать человека, которому его величество король предоставил убежище.

Доктор, который не был терпелив с несговорчивыми выздоравливающими, без дальних разговоров позвал четверых лакеев и велел им унести больного.

Шарни, одной рукой ухватившись за кровать, другой сильно ударил одного из них, угрожая остальным, подобно Карлу XII в Бендерах [40].

Доктор Луи попытался воздействовать убеждениями. Сперва Шарни рассуждал довольно логично, но, так как лакеи настаивали, он сделал такое усилие, что рана его снова открылась, и вместе с кровью покинул его и рассудок. У него снова начался бред, еще более сильный, нежели первый.

Очутившись в высшей степени в затруднительном положении, Луи, который не мог опереться на авторитет короля, ибо на этот же авторитет опирался и больной, решил пойти к королеве и рассказать ей обо всем; чтобы сделать это, он воспользовался временем, когда Шарни, который утомился, рассказывая о своих грезах и призывая свое видение, заснул.

Он застал Марию-Антуанетту в глубокой задумчивости, но и в глубокой радости, ибо она предположила, что доктор принес ей добрые вести о больном.

Она была очень удивлена: на первый же ее вопрос Луи сурово ответил, что больной болен серьезно.

— Вам достаточно знать, что болезнь графа де Шарни — болезнь исключительно душевная. Рана имеет только побочное значение в его страданиях, это только повод для бреда.

— Душевная болезнь? У господина де Шарни?

— Я хочу сказать, что граф влюблен, — вот, что я хочу сказать. Ваше величество требует объяснений — что ж, я объясню.

— Понимаю; вы говорили чистосердечно, доктор… Необходимо, чтобы женщина, из-за которой господин де Шарни потерял рассудок, вернула ему рассудок волей или неволей.

— Превосходно! Это именно то, что нужно.

— Нужно, чтобы она нашла в себе мужество пойти к нему и вырвала у него эти мечты, эту грызущую его змею, которая, свернувшись клубком, живет в самой глубине его души.

— Да, ваше величество.

— Но печальнее всего то, — совсем тихо произнесла королева, — что сами вы не верите, что можно таким образом оживить или умертвить человека.

— Это именно то, что я делаю всякий раз, когда сталкиваюсь с неизвестной болезнью. Чем я пользуюсь в борьбе с ней? Средством, которое убьет недуг, или средством, которое убьет человека.

— Но ведь вы уверены, что это убьет больного? — вздрогнув, спросила королева.

— Ах, — с мрачным видом произнес доктор, — а если бы даже и умер человек ради чести королевы? Сколько людей умирает ежедневно ради каприза короля? Идемте, идемте, ваше величество!

Андре де Таверне ждала их у дверей комнаты Шарни. Но, промчавшись через первую комнату с неимоверной быстротой, королева одна вошла в комнату больного, доктор же остался за дверью вместе с Андре.

Едва Андре увидела, что королева быстро исчезла, она подняла к небу глаза, полные гнева и муки; в них читалось страшное проклятие.

Добрый доктор взял ее под руку и вместе с нею вышел в коридор.

— Вы верите, что ей это удастся? — спросил он.

— Удастся? Боже мой! Что удастся? — спросила Андре.

— Устроить так, чтобы увезли в другое место несчастного безумца, который здесь умрет, сколь бы недолгой ни была его лихорадка.

— Так в другом месте он поправится? — воскликнула Андре.

Удивленный и встревоженный доктор посмотрел на нее.

— Думаю, что да, — отвечал он.

— О, в таком случае пусть это ей удастся! — сказала несчастная девушка.

Глава 31. ВЫЗДОРОВЛЕНИЕ

Между тем королева направилась прямо к постели Шарни.

Шарни поднял голову на звук шагов.

— Королева! — прошептал он, пытаясь подняться.

— Да, сударь, королева, — торопливо заговорила Мария-Антуанетта, — королева, которой известно, как вы усердствуете, чтобы потерять и свой рассудок, и свою жизнь, королева, которую вы оскорбляете, королева, которая печется о своей чести и о вашей безопасности! Вот почему она пришла к вам, сударь, и не так вы должны были бы ее встретить!

Шарни, который уже встал с постели, трепещущий, потерявший голову, при последних словах королевы рухнул На колени, до такой степени раздавленный болью физической и болью душевной, что, склонившись, как виновный, он не хотел и не мог подняться.