Читать книгу "Страсти по России. Смыслы русской истории и культуры сегодня - Евгений Александрович Костин"

ее, жизнь, в иное качественное состояние – он воссоздает бытие, опираясь как бы на практическую представленность материально существующей реальности, данной человеку в его чувствах и примитивных интеллектуальных рефлексиях. Но, повторяя бытие вслед за Богом, он добавляет к нему уже очеловеченные эмоции и мысли. Миф – это слепок преобразованной действительности, которая не теряет своей связи с земной твердью и другими природными стихиями, но они уже наполнены неизвестными природе смыслами. Мифология стала первым актом человека по преображению реальности в осмысленное бытие, наполненное уже исключительно человеческим содержанием. В ней продолжают действовать и управлять человеком неведомые и непонятные ему сущности. Он ведом пророчествами, волею Богов, собственной судьбой, какой невозможно избежать, но в силе преобразования уже кроется его, человека, победа.

* * *

Он, эпос, как глобальное представление и изображение силы, ума, мощи и перспективы жизни народа, в полном своем виде прорвался у Толстого и Шолохова. У Толстого реализовалась наша русская Илиада, то есть жизнь этноса, взятая во всех ее подробностях, во время Отечественной войны 1812 года, а шолоховский эпос – это Одиссея: в прямом виде странствия героя по жизни с посещением и неведомых стран, и знакомство с чудищами в облике людей, и его соблазнение разнообразными цирцеями и сиренами в виде многочисленных, в основном случайных, спутниц, и наличие громадной любви, по-мифичному раздвоенной, и утрата близких, и возвращение к очагу, который уже как бы и отсутствует. Григорий, как Одиссей, ищет свою судьбу, но постоянно сталкивается с такими закономерностями бытия, какие гораздо выше его возможностей.

Это главная черта мифа – человек всегда находится в подчиненном положении по отношению к обстоятельствам, какие ему предлагает судьба. Только волей и своей мифологической силой он может преодолеть этот тупик поисков своего берега и своего дома. (Для Григория это предстает в виде не символического, но прямого возвращения к реальному бытию из своего укрытия, переплывая Дон, его Стикс, возвращаясь на с в о й берег). Это миф поиска и обретения правды бытия (или ее отсутствия, что для мифологической логики одно и то же), какой не располагают и боги – эта истина им не известна. Ее добивается сам мифологический герой, проходя через свои странствия и в них через испытания. Этот тип героя равен самому народу, он единичное воплощение всех свойств и качеств народного целого (определенного сообщества людей, скажем, государства-полиса в Древней Греции), оттого он неизбежно должен включать в себя амбивалентные и одновременно архетипические черты того самого целого, которое и посылает его в трагический путь обретения истины.

Позднее, по сравнению с шагами и эволюцией ее западной сестрицы, обретение русской культурой своей идентичности привело к тому, что и по сей день она разрабатывает объективную сторону бытия, даже вне учета того обстоятельства, что таких героев, как герои Толстого и шолоховский Григорий, уже нет в реальности.

Мифологический герой, концентрирующий в себе основные линии бытия, может или победить, или погибнуть, причем и в его победе есть элемент разрушительности. Ибо миф знает всего одно, адекватное ему самому, серьезное содержание: показ смерти явления (героя) на фоне бесконечного и равнодушного к человеку бытия. Через мифологического героя античность и та, древняя, эллинская, и русская нащупывали возможные пути выживания всего, что необходимо прояснить самому бытию, – выживаемость и устойчивость то ли государства, то ли религии, то ли какой-то иной духовной субстанции, данных этим этносам на сохранение некой высшей волей.

Любая фигура древнегреческой античности, а также, как оказывается, и русской культуры в период ее классической зрелости в первой половине XIX века, была мифологичной (лучше, все же, говорить – мифичной), иначе она не могла стать жизнеспособной. В этом ее тайна и перспектива для последователей.

* * *

Все окутано материалом и содержанием громадного мифа у Шолохова. Мифологические узлы и загадки, архетипы и символы встречаются на каждом шагу любого его текста. Григорий выступает как истинно мифологический герой на развилке – бытийственной, прежде всего, а плюс к этому и личной, любовной, и всякой иной со своими обобщениями архетипического толка. Шуты и архонты хора Аникушка и Щукарь, другие персонажи, вроде Христони – Геракла, архетипы войны, мира, труда, любви, умирания, земли, плодородия, очень важный архетип вышеупомянутого «хора», который мы традиционно соотносим с народным целым, коллективом, человеческим общежитием – все это есть у Шолохова. Дон – это Стикс. Чтобы переехать на его другую сторону в решающий момент жизни, означает попасть в царство мертвых. У Шолохова такой переезд совершает народ в целом (знаменитые картины Тихого Дона», показывающие бегство казаков от наступающей Красной армии), только платить они должны не оболом, но всем своим добром, какое они везут с собой в никуда, в смерть.

Архетипы странствий, в переносном смысле поиски Золотого руна («золотого века прежней жизни»), показ природы таким образом, что из нее могут подняться каменные люди, циклопы, бирнамский лес может ожить и пойти на людей, говорят о том, что в творчестве Шолохова в его универсальном единстве реализовался громадный миф новейшего века русской культуры – странствия человека и обретение истины жизни через кровь и смерть многих людей, но сохранение народного целого, всего этноса.

После всех этих тезисных соображений, хочу привести замечательное определение мифа, как его дал А. Ф. Лосев: «Нужно быть до последней степени близоруким в науке, даже просто слепым, чтобы не заметить, что миф есть… наивысшая по своей конкретности, максимально интенсивная и в величайшей мере напряженная реальность. Это не выдумка, но – наиболее яркая и самая подлинная действительность. Это – совершенно необходимая категория мысли и жизни, далекая от всякой случайности и произвола» [1, с. 396].

Эта замечательная работа великого философа написана исключительно в русском ключе по стилю и – главное – по сделанным выводам. В ней он пускается в парадоксальные рассуждения о том, что существует разный мифологизм, и что один из них – мифологизм науки выглядит для него просто отвратительным. Процитируем это место, какое выглядит как некое интеллектуальное землетрясение даже и сегодня в век позволительности самых разнообразных суждений. Он пишет: «Итак, механика Ньютона основана на мифологии нигилизма. Этому вполне соответствует специфически новоевропейское учение о бесконечном прогрессе общества и культуры. Исповедовали часто в Европе так, что одна эпоха имеет смысл не сама по себе, но лишь как подготовка и удобрение для другой эпохи, что эта другая эпоха не имеет смысла сама по себе, она тоже – навоз и почва для третьей эпохи и т. д. В результате получается, что никакая эпоха не имеет никакого самостоятельного смысла и