Читать книгу "Из давних времен Христианской Церкви - Алексей Петрович Лебедев"

аскетизм должен быть не более как явлением исключительным в том же роде, в каком он был тогда везде. «Мы не можем быть философами и аскетами, – протестовали христиане по свидетельству Климента, – мы не ученые люди, мы не понимаем Св. Писания; каким же образом от нас будут требовать строгой жизни». Крайний аскетизм, значит, был еще не в духе тогдашнего общества.

В-третьих, христианская литература рассматриваемого времени если иногда и проводила аскетические воззрения, однако же, она не бедна была и противоаскетическими тенденциями. Одно течение мыслей противостояло другому, взаимно ограничивая одно другое. Сама книга «Пастырь» Ерма, которая, как мы сказали выше, различала двоякую христианскую нравственность низшую и высшую, и таким образом подготовляла мысль к проявлению высшей строгости жизни, сама эта книга не чужда воззрений, которые в то же время предостерегали против аскетизма, отрешающегося от мира и изобличающего этот последний.

Здесь о посте говорится следующее: «Первее всего твое воздержание выражай в том, чтобы остерегаться говорить и слушать худые вещи, очищай свое сердце от всякого порока, от всякого корыстолюбия, и овощами, водой и воздавай за это благодарение Богу. Но сочти, что стоил бы тебе обед в тот день, если бы он был, и то, что ты сберег, отдай вдове, сироте, бедняку. Благо тебе, если будут так же поступать и твои дети, и весь дом твой». Очевидно, в этом случае воздержание полагается не само по себе целью, как в монашестве, а лишь средством сберечь деньги, которая должны быть употребляемы на благотворение. Еще замечательнее мысли Климента Александрийского, который, хотя и стоял за строгое воздержание, но был против той формы аскетизма, какую оно могло принимать в монашестве. Климент, указывая на то, что в некоторых языческих культах от жрецов требуется воздержание от брака, мяса и вина и что у индийцев есть подобные же строгие аскеты, говорит: «Павел взывает, что царствие Божие не состоит в еде и питье и, следовательно, не в воздержании от вина и мяса, но в справедливости, мире и радости во Святом Духе. Также и смирение заявляется не бичеванием плоти, но кротостью, посему воздержание есть добродетель души. Воздержание состоит не в чем-нибудь внешнем, а в том, чтобы презирать золото, быть воздержану на язык, через разум господствовать над телом». Как видно, Климент аскетизм души предпочитает аскетизму телесному, заключенному в какие-нибудь строго определенные формы. С особенной ревностью тот же Климент отвергает мысль, что для спасения необходима произвольная нищета, мысль, на которой зиждется монашество. Климент ничуть не соглашается с этой мыслью. Изъясняя слова Спасителя: вся елика имаши, продаждь, он говорит: не новость отказаться от богатства и раздать имение бедным и нищим; так поступали многие и до пришествия Христа; и в замен того еще с большим неистовством предавались порочным страстям, начиная гордиться, тщеславиться и презирать других людей, как будто сами они совершили нечто свыше человеческое. Как можно думать, чтобы Спаситель предписывал подобное поведение? Притом же обнищание вещественными благами не избавляет нас от внутренних мучений любостяжания, но часто только усиливает их. Не гораздо ли лучше противиться тому, т. е. иметь достаток во всем, чтобы можно было не мучиться страстью к приобретению? Да и как может существовать милосердие? Каким образом, кто сам ничего не имеет, насытит алчущего, напоит жаждущего, примет странного, за неисполнение чего угрожается геенной. Если известно, что таких обязанностей нельзя выполнить, не имея достатка, то, как мог бы Господь заповедывать одно и воспрещать другое? Богатство не больше как орудие, и зло или добро не в нем, а в том, кто как будет употреблять его. Притом, для чего и земля производит и открывает человеку столько богатств, если эти богатства могут причинять только смерть?» Смысл этих суждений Климента тот, что всякий должен оставаться и по принятии христианства тем, чем он был и прежде, богатый оставайся богатым, бедный – не стремись к богатству.

Он защищает в вопросе об отношении христианской жизни к земным благам – неизменность общественных отношений. И, значит, монашество, как нарушение этого правила, не входило, по Клименту, в число вещей, требуемых христианской жизнью.

Наконец, мы должны указать еще на одну причину, которая задерживала развитие монашества в первые века – это аскетизм еретический. Аскетизм еретический развился в первенствующей церкви очень широко; и христианство, противопоставляя себя, с одной стороны, язычеству – в воздержании, в то же время должно было и отличать себя и от еретического аскетизма с его крайностями. Слишком строгий аскетизм сближал бы христианство с еретическими направлениями, а потому христианское сознание, противодействуя этим последним направлениям, противодействовало и их аскетизму. Еретический аскетизм нашел себе широкое применение в гностических и манихейских ересях. Он был обязан своим происхождением дуалистическому воззрению, по которому материя считалась источником греха; вследствие чего эти еретики смотрели на человеческое материальное тело, как на нечто само по себе злое, как на произведение сатаны, и нравственное значение человека у них поставлялось в том, чтобы отрешиться от тела или мало-помалу уничижить и сокрушить его, будь то через крайнее воздержание, будь то через необузданный разврат. При виде таких явлений в еретичестве, христиане естественно не простирали своей борьбы с греховной плотью слишком далеко, и это служило препятствием к возникновению монашества. Итак, вот те причины, которые задерживали в первенствующей церкви появление монашества. Но эти причины с течением времени значительно теряют свою силу и ничто более уже не препятствовало зачаткам христианского аскетизма перейти в монашество с его характеристическими чертами.

И вот с IV-ro века христианский аскетизм делает большие успехи: он все более и более отчуждается от мира, ищет убежища в пустыне, предается всевозможным родам самоумерщвления плоти, словом, прежний аскетизм переходит в монашество. Ближайшим поводом к этой перемене послужило превращение церкви из гонимой в торжествующую над язычеством со времен Константина Великого. До этого времени аскеты жили среди общества, не бежали в пустыни, не разрывали с миром всяких связей, потому что они видели себя в среде языческого мира, как бы в пустыне, их жизнь среди этого мира своей противоположностью к нему отвечала их порывам к высшим подвигам, а неустанная борьба с языческим миром удовлетворяла их стремлениям служить Христу. Но вот христианство делается религией господствующей, многие тысячи язычников, привыкших внимать не советам своей совести, но слепо следовать предписаниям властей и житейским выгодам, обращаются в христианство. Христиане истинные смешиваются с этими ложными христианами. Аскеты чувствовали себя в среде этого, так сказать, смешанного христианства не по себе: вражда прежних аскетов к языческому миру переходила во вражду к смешанному христианству,