Читать книгу "Босиком по краю моря - Наталия Миронина"

Сейчас он возвращался из Ганновера, из этой «королевской цитадели» – о том, что большинство европейских фамилий родом из ганноверской династии, любила вспоминать местная печать. Там он провел пять дней. Три – непосредственно мероприятие, а еще два дня он посвятил укреплению личных связей. Было выпито много водки с тем самым депутатом от партии зеленых и состоялось знакомство с активисткой молодежной организации «За безопасный интернет».

Суржиков вспомнил, как бойко он говорил по-немецки со своими новыми знакомыми, немец даже ему комплимент сделал. На что Суржиков ответил немецкой поговоркой, чем совершенно покорил собеседника. От встречи с активисткой остались еще более приятные воспоминания – девушка была из маленького швабского села и, как выяснил Суржиков, происходила из семьи протестантского священника. Принципы полученного девушкой воспитания были просты – скромность и верность вере. А потому дорогие костюмы, часы и весь такой вальяжный вид Суржикова ее явно покорил. Видимо, она приняла его если не за российского олигарха, то за человека весьма состоятельного. Суржиков просчитал собеседницу сразу и пускал ей пыль в глаза аккуратно. В какой-то момент он подумал, что при определенном упорстве он мог бы попробовать жениться на этой неторопливой девице. Но все же эта мысль показалась ему преждевременной. Пока впереди была Москва, опять университет. И, сидя в Ганноверском аэропорту, ожидая вылета, Суржиков прикидывал, на какое мероприятие его позовут в следующий раз.

Между тем объявили о задержке рейса. Вадим Леонидович в отличие от большинства пассажиров не расстроился. Он никуда не торопился – дома его никто не ждал. Там был идеальный порядок и полный холодильник продуктов, которые закупила ему домработница. Лекции свои он знал наизусть и особенно не заморачивался теперь с «актуализацией» информации. Никакого драйва общение с молодежью уже не сообщало. И вообще ему сейчас нравилось быть в чужой стране, среди суетящихся людей и обдумывать свои дальнейшие шаги. «Кажется, я хочу уехать. Из Москвы, из страны. Попробовать совсем другое, новое. Мне, например, в Германии нравится…» – думал он, разглядывая людей.

Даже самый пристрастный наблюдатель, хорошо знающий Вадима Леонидовича, не смог бы его осудить. На факультете Суржиков работал честно и самозабвенно. Его лекции заслуженно пользовались успехом, он чурался дешевой популярности и восторженных поклонников из числа студентов – это был результат его увлеченной работы. Но увы, время берет свое, и никто не отменял профессиональное выгорание. И стремление сменить работу, город, страну (или все разом) – это иногда обычная душевная усталость.

Суржиков был одиноким человеком, но получал от этого удовольствие. Только какое-то тихое тревожное чувство заставляло его порой присматриваться к супружеским парам. Впрочем, каждый раз он заставлял себя найти в их положении нечто, что вызывало насмешку. Никогда он не завидовал им безоговорочно.

«Быть на привязи – дело хлопотное», – усмехался Вадим Леонидович и представлял свою уютную квартиру и возможность ни перед кем не отчитываться. Самым же убедительным доводом в пользу холостой жизни были его наблюдения за путешествующими парами. А если эти пары были с детьми, то Вадим Леонидович был беспощаден в оценках и суждениях. «Не чувствуешь в себе сил воспитать ребенка – не заводи его!» – это был любимый тезис Суржикова. И его даже не смущала нелогичность этой мысли. Более того, при каждом удобном случае он позволял себе делать замечания, если дети уж больно шумели. Если ребенок его не слушался, он обращался к его родителям:

– Если вы не будете воспитывать своих детей, это станут делать чужие люди. Поверьте, это жесткий вариант.

Взрослые по-разному реагировали на эти замечания, но большая часть все же смущалась и одергивала чадо.

Таким образом, Вадим Леонидович Суржиков имел четкие представления о том, чего из общепринятых ценностей он точно не хотел в своей жизни.

Тем временем зона вылетов Ганноверского аэропорта потихоньку пустела. Один за другим взлетали самолеты, задержанные из-за тумана. Суржиков посмотрел на часы, взглянул на табло и понял, что минут через тридцать улетит и он. «А пока можно выпить кофе», – подумал он и встал уже было со своего места, как его внимание привлекла семья с кучей чемоданов и маленьким ребенком. Ребенку было года три, он сидел на руках у отца и дергал его за небольшую светлую бородку. Отец спокойно реагировал на действия малыша – его больше занимали огромные чемоданы и жена, которая немного отстала.

– Так, Кирилл, теперь мы сядем вот на эти удобные диваны, подождем маму. Она несет твои игрушки и чай.

Что отвечал ребенок, Суржиков не слышал – он внимательно вглядывался в отца. «Да это же Бояров! Господи, Бояров! С бородой. В помятой рубашке и в вельветовых выцветших брюках! Это Бояров, который всегда умел одеться!» – воскликнул про себя Вадим Леонидович и хотел уже окликнуть приятеля, как увидел женщину, которая подошла к Боярову. Женщина была ослепительно хороша. Она была не просто красива – роскошна в своей женственности. Узкие плечи, талия, длинные стройные ноги и при этом высокая грудь и широкие бедра. Женщина была изящной и гибкой.

– Так, Кир, вот твой чай, – сказала она, поставив стаканчик на рядом стоящий столик, – надо его выпить. Она ловко подхватила мальчишку, усадила его на колени и обернулась к мужу:

– Ну как, борода твоя жива?

– Жива, – улыбнулся тот и погладил рукой подбородок, – думаю, мы минут через двадцать вылетим.

– Вот и хорошо, – откликнулась жена. Она поила ребенка из стаканчика.

– В Москве задерживаться не будем? Сразу домой? – спросил муж.

– Да, как планировали. Я уже маме позвонила.

– Вот и славно. Быстрей бы… – Муж погладил жену по спине. Та обернулась и посмотрела на него, и в этом взгляде внимательный наблюдатель прочел бы абсолютно все: любовь, ласку, томление и… покой. Тот самый покой, который сопровождает счастливые семьи. Покой, который пронизывает атмосферу, несмотря на хлопоты, заботы, трудности. Некоторые этот покой еще называют счастьем. И они недалеки от истины.

Суржиков был внимательным наблюдателем. Поэтому он уловил этот покой, угадал это счастье. Но самое главное, что он в этой женщине сразу узнал свою бывшую студентку и свою бывшую любовницу. «Как же она хороша, – подумал он, – всегда была красивой, а теперь расцвела. Ну да – ребенок же… Так бывает… – Теперь Вадим Леонидович присмотрелся к ребенку. – Ну, ребенок как ребенок… Измазан в чем-то, ногами дрыгает… Чай на себя пролил… Хотя лет мало… года три, не больше…» – подумал Суржиков.

И тут он оцепенел. «Сейчас две тысячи двадцатый. Расстались мы… Когда же она перестала отвечать на звонки и письма? В конце шестнадцатого… Нет, в семнадцатом… Неважно, если она говорила правду, то ребенок должен был родиться в семнадцатом году, сейчас ему три года или около того… Значит…» – Суржиков пытался все подсчитать. Самое интересное, он не побледнел, не покраснел, его не прошиб пот при такой догадке. Он оставался спокойным наблюдателем. Он еще внимательнее присмотрелся к Боярову – и увидел, что в небрежности одежды проглядывают вальяжность и достаток. Он еще раз оценивающе посмотрел на Женю Пчелинцеву (а это была именно она, но носила уже фамилию мужа – и теперь звалась Евгенией Бояровой) и грубо, по-мужски, оценил ее внешний вид. «Крутая баба стала. Сексуальная!» – подумал он. И еще он понял, что им всем предстоит лететь в одном самолете, а потому, как только объявят посадку, надо смешаться с толпой и занять свое место. «Вот уж этих неловкостей не надо. Захотел Бояров чужого ребенка – это его дело. Я здесь ни при чем. Его выбор. Не говоря уже о Пчелинцевой. В современном мире все равны», – думал Вадим Леонидович. Он не чувствовал ничего – ни вины, ни, уж тем более, угрызений совести. Ему просто не хотелось смущать свой покой житейскими ситуациями.