Читать книгу "Мальчик, который пошел в Освенцим вслед за отцом - Джереми Дронфилд"

Его подвешивали три раза, и все безрезультатно. Грабнер начал терять терпение. Была суббота, вечер, и ему хотелось скорей попасть домой. Этот допрос лишал его драгоценного свободного времени. Фриц провисел в общей сложности полтора часа, после чего его в третий раз бросили на пол. Он с трудом осознал, что Грабнер выходит из кабинета, командуя сержантам отвести заключенного обратно в лагерь. Допрос они продолжат позже[384].

* * *

После того как Фрица увели, Стефан Хейман и другие участники Сопротивления в спешке стали решать, как им поступить. Сколько времени у них есть, прежде чем Фриц сломается и за ними придет гестапо? Весь тот вечер они спорили, пытаясь придумать, как избежать надвигающейся катастрофы.

Густль Херцог еще не спал, когда Фрица привели назад в лагерь. Он поспешил с ним повидаться и обнаружил, что его тащат по улице на своих плечах двое старых друзей из Бухенвальда: Фредль Люстиг и товарищ Густава по транспортной колонне Макс Мацнер, едва не ставший жертвой печально известных тифозных экспериментов.

Фриц не держался на ногах; помимо очевидных синяков и ран, страшную боль ему причиняли вывихнутые суставы и спина. Густль сказал Люстигу и Мацнеру вести его в госпиталь, а сам отправился на поиски других участников Сопротивления.

Госпиталь занимал барачный блок в северо-восточном углу лагеря. Там было несколько отделений: терапевтическое, хирургическое, инфекционное и восстановительное. Хотя заправлял там эсэсовский доктор, он редко появлялся на месте, и работали в госпитале в основном арестанты[385]. По стандартам концлагеря госпиталь был неплох, хотя лекарств в нем, конечно, недоставало.

Фрица отвели в кабинет в терапевтическом отделении. Он был полупарализован, руки отнялись и онемели, спина кровоточила, а боль была нестерпимой. Чешский доктор дал ему сильное обезболивающее и растер руки.

Через некоторое время пришел Густль Херцог с Эрихом Эйслером и Стефаном Хейманом. Все трое смотрели на Фрица с жалостью, терзаемые дурными предчувствиями. Когда врач вышел, они стали дотошно выспрашивать, что гестапо от него хотело. Фриц рассказал об обвинениях Грабнера и предполагаемом плане побега.

– Ты ему что-то рассказал? – спросил Стефан.

– Нет, конечно. Я же ничего не знаю.

Ответ удовлетворил их не больше, чем до этого гестапо.

– Ты выдал чьи-нибудь имена – любые?

Фриц, кусая губы от боли, покачал головой.

Несмотря на его состояние, друзья продолжали допытываться: он действительно не назвал никаких имен? Нет, настаивал он; от него Грабнер ничего не узнал. Им казалось очень подозрительным, что Фрицу позволили вернуться в лагерь. Может, Грабнер надеялся, что Фриц по неосторожности как-то выдаст своих сообщников? А может, просто камеры в Блоке Смерти в Освенциме оказались переполнены (как оно часто бывало).

Наконец они удовлетворились ответами Фрица, стоявшего на том, что он их не выдавал. Они были в безопасности – пока что. Но Стефан и Эрих прекрасно понимали, что Грабнер на этом не остановится. Он продолжит допросы, и муки Фрица будут тянуться до тех пор, пока он не признается или не умрет. Надо было что-то делать.

Пока что они договорились о переводе Фрица в инфекционное отделение, где лежали пациенты с тифом и дизентерией, прилегавшее к моргу в дальнем углу лагеря. Эсэсовский доктор и его подчиненные редко заглядывали туда. Фрица поместили в изоляционный бокс. Пока что ему ничего не грозило – разве что заразиться. Но его нельзя было прятать там вечно; чтобы предупредить возможные розыски, когда он не появится на следующий день на перекличке, его имя придется внести в госпитальный реестр. И тогда гестапо придет за ним. Какие бы решения они ни перебирали, выход оставался один: Фриц Кляйнман должен умереть.

С этой целью Сепп Люгер, лагерный старшина и администратор госпиталя, сделал в реестре запись о смерти заключенного 68629. Подробностей не требовалось; в реестре на каждого пациента выделялась лишь одна строчка с номером обращения, личным номером заключенного, именем, датой поступления и выбытия и причиной выбытия. Для последней имелось лишь три варианта: Entlassen (выписан); Nach Birkenau – отправлен в газовую камеру; либо печать с черным крестом, означавшая смерть. Густль Херцог проследил за тем, чтобы запись о смерти Фрица появилась также в списках заключенных в главной службе лагерного учета[386].

Правда должна была храниться в строжайшей тайне, о которой знало лишь несколько посвященных. Новость о том, что Фриц умер от побоев, пришлось сообщить его ближайшим друзьям. Даже Густава не поставили в известность – риск был слишком велик, – и он тоже получил страшное, душераздирающее известие о том, что его любимого Фрицля замучили в гестапо. Отцовская скорбь была столь сильна, что Густав не смог себя заставить сделать об этом запись в дневнике, который пролежал нетронутым много недель.

Пока Густав горевал, конспираторы пытались придумать, что делать дальше с живым и уже начавшим поправляться Фрицем. Он постепенно выздоравливал, но еще находился в изоляторе в госпитале. Каждый раз, когда эсэсовский доктор со своей свитой устраивали там обход, старый друг Юл Мейхнер, работавший в больничной прачечной, помогал Фрицу подняться с кровати и спрятаться в кладовой за тюками с бельем.

Фриц понятия не имел, что будет с ним дальше. Глядя на то, как тащатся к отхожим ведрам пациенты с дизентерией, а тифозные в жару крутятся на пропитанных потом простынях, он понимал, что, больному или здоровому, долго оставаться в госпитале ему нельзя.

Из гестапо Моновица просочилась новость о том, что Грабнер прервал расследование из-за смерти Фрица. Пора было переходить к следующему этапу.