Читать книгу "Курт Кобейн. Serving the Servant. Воспоминания менеджера Nirvana - Дэнни Голдберг"

Курт не хотел меня слушать. Он стал настаивать, что Уильям Берроуз принимал наркотики много десятилетий, и это не мешало ему жить, и он не понимает, почему у него не может получиться точно так же. По какой-то причине это разозлило меня больше, чем все остальные его слова, и по моему тону это было заметно. Я сказал ему, что хочу вернуться домой, к моим детям. Я приехал только потому, что беспокоюсь за него, но сейчас я опаздываю на самолет. Я еще раз попросил его очистить организм, чтобы принимать более хорошие решения. Наконец, я сказал, что и после этого буду поддерживать его любым возможным способом, что бы он ни решил, но сейчас мне пора в аэропорт.

Когда я через несколько часов вернулся в Лос-Анджелес, мне было очень неприятно из-за того, что я разговаривал с ним таким раздраженным тоном, так что я тут же позвонил Курту и извинился за то, что, может быть, говорил с ним слишком нравоучительно. Я сказал, что уважаю и люблю его, и просто очень расстроился, потому что беспокоюсь за него. Он был мрачен и, скорее всего, под кайфом, но даже в таком состоянии ответил мягким, добрым тоном: «Я знаю».

Пока я говорил с ним, в комнату вошла Кэти и сказала, что тоже хочет ему кое-что сказать. Я надеялся, что хотя бы ее голос его порадует, и дал ей трубку. Она говорила с Куртом минуту или две, негодующе сообщив ему, что Фрэнсис ущипнула ее, когда они в последний раз играли вместе. Выслушав ответ, она сказала:

– Курт, ты какой-то сердитый. Не будь сердитым! Потом она сказала, что любит его, и вернула трубку мне. Я тоже сказал, что люблю его. Мы с Куртом попрощались; отчаяния в голосе у него нисколько не поубавилось. То был наш последний разговор.

Через пару дней Курт и Кортни приехали в Лос-Анджелес и легли на реабилитацию, и я надеялся, что теперь она им поможет. Было немало историй о том, как наркоманам приходилось ложиться в клинику несколько раз, прежде чем у них наконец-то что-то менялось. Я думал, что для него как раз настал такой момент.

Прошло две недели. В пятницу, 8 апреля, я был в Нью-Йорке на встрече с генеральным менеджером Atlantic Вэлом Аццоли и Стиви Никс по поводу нового альбома, который она планирует для лейбла, и тут мой ассистент сказал, что на линии Розмари и что дело срочное. Она звонила из своей машины по пути к реабилитационной клинике, где лежала Кортни, куда ехала, чтобы сообщить ей, что произошло. Я сказал, что даже не представляю, о чем она, и Розмари ответила:

– О боже мой. Конечно, ты ведь тоже еще не знаешь. Курт покончил с собой.

Я никогда окончательно не забуду той печали и горя, которые испытал в этот момент.

Боль вскоре сменилась шоком и необходимостью «функционировать». Я улетел обратно в Лос-Анджелес, и на следующий день мы с Розмари, Кэти и четырехмесячным Максом полетели в Сиэтл, где нас встретила на лимузине женщина-водитель. Она быстро поняла, что мы приехали на похороны Курта.

– Вы знаете, я возила его несколько месяцев назад. Он был таким милым. Я рассказала ему, что мой четырнадцатилетний сын его большой поклонник, он спросил, где мы живем, и, когда понял, что это по пути к его дому, то предложил остановиться там и поболтать. Курт пожал моему сыну руку, посмотрел ему в глаза и сказал: «Знаешь, твоя мама – отличный водитель».

Под конец рассказа она уже всхлипывала, и мы вместе с ней. Собравшись с духом, она закончила:

– Моего сына так расстраивают люди, которые сейчас критикуют Курта. Он говорит, что они просто не понимают, через что Курту пришлось пройти.

На Джанет возложили поиск места для похоронной церемонии. Поскольку Курт покончил с собой, большинство церквей отказались проводить ее. «Я сидела в отеле «Четыре сезона» и обзванивала всех подряд из «Желтых страниц». В конце концов (менеджер Soundgarden) Сьюзен Силвер предложила обратиться к унитарианцам.

Позже мы все собрались в доме Кортни. В разных комнатах сидели буквально десятки людей; несколько человек были в одной из спален вместе с Кортни и матерью Курта Венди. Приехала Кэт Бьелланд из Babes in Toyland. Кортни часто враждовала с ней в прессе, но они все равно много друг для друга значили.

В какой-то момент Кортни сказала нам, что нашла предсмертную записку. Я не знал, держит она ее у себя какое-то время или только что ее нашла. В следующие годы эту записку опубликовали десятки раз, подвергая самым разным толкованиям, но когда она тогда читала ее вслух, сердце кровью обливалось. Она начала: «Бодде: постораюсь говорить словами простого парня, видавшего жизнь, хоть и предпочел бы сейчас остаться кастрированным инфантильным нытиком…» В этот момент она вставила:

– Долбаный Курт даже не умеет правильно писать «Будда».

Венди ахнула и сказала нам, что Бодда – это имя воображаемого друга, которого Курт выдумал, когда был маленьким. Мы все замолчали в изумлении.

Позже тем вечером Кортни отвела меня в сторону и сказала, плача:

– Мы с Куртом хотели быть такими же, как Дэнни и Розмари, но проблема была… в том, что мы оба хотели быть Розмари.

Она спросила, произнесу ли я речь на отпевании, и я начал искать в доме Библию. Я недавно побывал на похоронах, где раввин читал из Книги Екклезиаста («Всему свое время… время рождаться, и время умирать»), и это меня очень тронуло. Кортни хотела, чтобы после окончания службы поставили какую-нибудь песню, и я предложил In My Life Джона Леннона.

В унитаристской церкви Истины, с которой удалось договориться Джанет, речи произносили многие, кто знал Курта, когда он рос, а потом настала моя очередь. Я не фиксировал свои ремарки на бумаге, и, насколько мне известно, никакой записи не существует, так что мои воспоминания довольно смутны. Я помню, что цитировал стих из Екклезиаста и сказал, что Курт был особенной душой, которая несла на землю свет, – как раз на это и ругался в своей книге Эверетт Тру. Но я считал так тогда и считаю до сих пор.

Мне не хотелось, чтобы люди, которые познакомились с ним только в последние несколько лет, почувствовали себя отстраненными. Эдди Розенблатт сказал, что с Geffen должны приехать только те, кто знал Курта лично, так что в церкви вместе с нами были помимо его самого Гари Герш, Марк Кейтс, Джон Розенфельдер, Рэй Фаррелл и Робин Слоан. Я думал о них, о Силве и о других работниках Gold Mountain. Я рассказывал, каково было работать с ним после того, как он приехал в Лос-Анджелес, как он хотел сохранить свою артистическую честность и в то же время донести свою музыку до множества людей. Я думал о Розмари, так что рассказал историю о том, как мы вдвоем убеждали Курта, когда он пытался решить, выступать на MTV Video Music Awards или нет. А еще я думал о жене Курта. В Rolling Stone напечатали единственную точно сохранившуюся цитату из моей речи: «Я считаю, что он покинул бы этот мир намного раньше, если бы не познакомился с Кортни».

Дальше, когда заиграла песня Леннона, я уже почти ничего толком не помню. Увидев Эдди Розенблатта, я обнял его и зарыдал ему в плечо. Через пару минут ко мне подошел какой-то человек, пожал мне руку и представился отцом Курта, Доном Кобейном. Позже я рассказал Кристу, что никогда раньше не встречался со старшим Кобейном, и тот ответил: «Ага. Курту было очень трудно его простить, – а затем добавил с тоской: – А вот я очень отходчивый».