Читать книгу "Мясо с кровью - Энтони Бурден"

Я понял, что ничего не имею против Гая Фиери, после того как много раз посмотрел его кулинарное шоу, помедитировал в персональном ашраме и принял дозу снотворного. Но мне не нравится, крайне не нравится, сама мысль о том, что можно заворачивать барбекю по-техасски в листья нори. Есть истинные мастера барбекю, чье призвание — жарить свиные лопатки, и есть специалисты по приготовлению суши, которые три года имели дело только с рисом, прежде чем им дозволили прикоснуться к рыбе… и вот какой-то мужик на экране радостно смешивает то и другое. И заранее нарезанный лук я тоже отвергаю — и не важно, что твердят Рейчел и Сандра. Это консервированное дерьмо никуда не годится — и почти всегда обойдется дороже, чем лук, который вы нарежете сами. Как они могут утверждать обратное?

Разумеется, смешно отстаивать права посторонних людей, которые скорее всего сочли бы мой гнев неуместным, нелепым и даже ненормальным. Я не утверждаю, что выступаю от их имени. В любом случае я не имею права это делать. Я всего лишь хочу сказать, что повара, которые дурно обращаются с едой на глазах у телезрителей, вызывают почти физическую реакцию в недрах моего мозга. Мне хочется говорить гадости. Не исключено, что с каждой подобной вспышкой моя жизнь сокращается.

Можно понять, отчего в таких случаях гневается Томас Келлер, который, как известно, настаивает на том, что рыбу надо хранить в «естественном» положении. Но я? Кто я вообще такой?

Это скорее недуг, чем выражение высоких идеалов.

Когда Марк Битман наслаждается идеально приготовленной, аутентичной испанской паэльей, а потом демонстрирует, каким образом телезрители могут сделать то же самое дома, в алюминиевой сковородке, — мне хочется просунуть руку через экран и разнести Марку череп. Когда он называет героиню Кэтрин Зета-Джонс в дурацком фильме «Вкус жизни» идеальным поваром, я хочу поймать продюсеров и запинать насмерть. (Хуже всего то, что эта дрянь — римейк очень хорошего немецкого фильма «Неотразимая Марта».) Когда Гордон Рамзи в Hell’s Kitchen делает вид, что преступно некомпетентная и болезненная особа, стоящая перед ним, способна продержаться хотя бы три минуты на посту шеф-повара в новом ресторане (таков предполагаемый приз для финалиста), становится обидно за Гордона. Но он зарабатывает четверть миллиона долларов за каждый выпуск шоу — и весьма доволен собой.

Душераздирающий клип на YouTube, где Сандра Ли готовит «Кванзу» из купленного в магазине белого бисквита, готовой глазури и жареных кукурузных зерен, внушил мне обиду за все человечество, вместо того чтобы рассмешить. Ничего не могу поделать.

Честное слово, хотел бы я быть настолько самоуверенным, чтобы вообразить себя законодателем мод в отношении высокой кухни, или официальным арбитром, или хотя бы по-настоящему вдумчивым критиком. Но это ведь не так?

Я просто старый сварливый хрен с претензиями.

И я продолжаю злиться.

Ради бога, ешьте в понедельник эту треклятую рыбу.

Я написал бессмертные слова о том, что нельзя есть рыбу в понедельник. Они будут звучать еще долго после того, как меня не станет. Но времена, честно говоря, теперь другие. Допустим, я и теперь не посоветую вам брать рыбное блюдо в Т.G.I., McSweenigan’s и A Place for Beer в понедельник. Свежую рыбу трудно назвать их основным достоинством. Но в мире шеф-поваров и кулинаров многое изменилось. Люди, которые приносят на кухню рыбу и картошку, действительно задумываются о том, что делают. В любом случае они понимают, что вы, возможно, заметите разницу.

Когда я писал книгу, изменившую мою жизнь, то злился на клиентов — как и большинство поваров со средними способностями. Но клиенты стали другими. Я тоже.

Я больше не злюсь.

Все еще здесь

Есть песни, которые я никогда не буду переслушивать. Кстати, это совсем не та музыка, с которой связаны плохие воспоминания. Наоборот, эти песни напоминают о далеком прошлом, когда буквально все, сознавал я это или нет, было прекрасно. Я не могу их слушать. Мне больно. Какой смысл мучить себя? Невозможно вернуться в прошлое и наслаждаться ими, как раньше, — и ничего нельзя исправить.

Я сидел однажды поздним вечером в небольшом ресторане, который облюбовали мы с женой. Час пик давно минул, и зал был заполнен лишь наполовину. Нам принесли напитки, и мы только что закончили выбирать блюда, когда женщина за соседним столиком окликнула меня и указала на своего спутника, мужчину средних лет.

— Серебряный Призрак, — сказала она.

Прошло более двадцати лет, с тех пор как я в последний раз видел Призрака, — под таким прозвищем он появился в «Строго конфиденциально». Обрисованный мною образ был отнюдь не лестным. Я любил Призрака, и не важно, какие безумства творились в его королевстве и как скверно мне там пришлось. Я был рад вновь его увидеть. Я не знал, как он жил эти годы, хотя, разумеется, кое-что слышал. Теперь ему принадлежали два очень хороших недорогих ресторана, один в Нью-Йорке, а другой в приятном месте, куда люди частенько ездят в отпуск.

Этот человек совершенно не походил на самого себя в молодости. Призрак, каким я его помнил, смахивал на сытого студента из богатой семьи — при взгляде на него приходила на ум фотография из школьного ежегодника. Теперь он выглядел неплохо, хотя и заметно постарел и казался слегка усталым. Его жена — тоже. В прошлом она была просто красавицей — и осталась ею. Пока мы беседовали о книге (разговор мог бы оказаться куда более неловким), она держалась очень дружелюбно, но постоянно называла мое творение романом.

Призрак был гораздо осторожнее. Он говорил о реакции, вызванной появлением книги. Он сказал, что все его сразу узнали. Сначала — дочь. «Папа, это про тебя!» По его словам, читать было «мучительно». Он плакал. Конечно, я почувствовал себя негодяем. Как я уже сказал, Призрак всегда мне нравился. Я считал, что он высокомерен и нахален, но, в отличие от многих его собратьев, он ни разу ни с кем не обошелся бесчестно.

После ужина я побежал домой и перечитал главу, посвященную Призраку. Да. В туалете действительно стояли пулеметы. Да. В баре продавали кокаин. Представители сицилийско-американской криминальной организации действительно являлись каждую неделю с настоятельной просьбой «пожертвований». Даже стороннему наблюдателю все рестораны Призрака напоминали взбесившийся паровоз, который мчится вперед без машиниста. Но, верно изложив неприятные детали, я с таким ужасом и гневом повествовал о его эскападах, что выставил беднягу идиотом. А Призрак уж точно не отличался глупостью.

Если он и виноват в чем-нибудь, так лишь в том, что был детищем своего времени. Только в большем масштабе. Именно так я и сказал Призраку в тот вечер, когда мы сидели за столиками и размышляли о прошлом. «Это же были восьмидесятые… мы их пережили. И живы до сих пор».

Хотелось бы мне верить, что мои слова послужили ему утешением — ну или хотя бы объяснением… или извинением.

Но что-то я сомневаюсь.

С другой стороны, я видел, как Пино Луонго много раз причинял людям вред. Притом с наслаждением.