Читать книгу "После заката - Стивен Кинг"

– В конце концов, это ведь я не смог ему помочь, – проговорил я.

– Вы пытались, – запросто ответила она. – Вот что важно.

У меня опять защипало в глазах. Какая она добрая…

Прежде чем повесить трубку, я спросил, не оставил ли он записки. С. Ответила утвердительно. Три слова. Я так устал.

Надо было ему добавить подпись. Четыре – лучше.

7 июля 2007 года

И в церкви, и на кладбище семья Н. – особенно С. – приняла меня и окружила заботой. Вот оно, чудо семьи: узкий круг может разомкнуться даже в такое трудное для всех время и принять чужака. На похоронах было человек сто, многие из другого «семейного» круга – с работы. Я плакал на кладбище. Неудивительно, да и стыда я не испытываю: идентификация между пациентом и психоаналитиком зачастую принимает странные формы. С. взяла меня за руку, обняла и поблагодарила за помощь отцу. Ответил, что благодарности я недостоин – чувствовал себя полным ничтожеством и обманщиком к тому же.

Какой чудесный летний день. Как зла подчас бывает ирония судьбы!

Всю ночь прослушивал записи наших сеансов. Надо бы сделать стенограмму и распечатать.

Из истории болезни Н. получится как минимум статья – мой небольшой вклад в литературу о навязчивом синдроме, – а может, и что-то большее. Книга, например. Ну, не знаю. Удерживает меня одно – если возьмусь писать, придется поехать на поле, сравнить видения Н. с реальностью. Его мир с моим. Я уверен, что такое поле существует. А камни? Вероятно, есть и камни. Правда, лишь как камни, без того значения, которое приписала им его компульсивность.

Какой сегодня величественный алый закат.

17 июля 2007 года

Я взял выходной и отправился в Моттон. Давно уже подумывал об этой поездке и в конце концов решил – нет повода не поехать. Я «мандражировал», как выразилась бы мама; если уж я собрался описать историю болезни Н., то пора было прекращать мандраж. И нечего искать оправдания и пути к отступлению. Память детства проведет меня – мост Бейл, который мы с Шейлой почему-то (ни в жизнь не вспомню почему!) называли «Убей-мост»; вот Бой-Хилл и, конечно же, кладбище «Сиринити-Ридж» – я был уверен, что без труда найду дорогу Н. Так оно и вышло. Сомнений быть не могло, вряд ли поблизости есть другие грунтовки, перегороженные цепью с табличкой: «Проезд запрещен».

Я оставил машину на парковке у кладбища, как когда-то Н. Стоял жаркий летний полдень. Слышались редкие и отдаленные птичьи голоса. Сто семнадцатое шоссе было пустынным, лишь одинокий лесовоз пролетел мимо на бешеной скорости, взъерошив волосы у меня на голове волной раскаленного воздуха и обдав густым дымом выхлопа. Я остался на дороге один-одинешенек. Вспомнилось детство, походы к «Убей-мосту» с маленькой удочкой на плече; я вышагивал с ней, как с карабином. Не боялся же я тогда? Приказал себе и теперь не бояться. Приказать – одно, а не бояться – совсем другое. Думаю, что у меня были все основания бояться. Копаться в чужом диагнозе, выискивая первопричину невроза – не очень-то приятное занятие.

Я стоял перед цепью с одним вопросом в голове – действительно ли мне это надо? Действительно ли я хочу вторгнуться на чужую территорию? Пройти под запрещающий знак? Забраться в чужую навязчивую фантазию, которая, кстати, может, и убила моего пациента? Хочу ли я держать все это в голове, чтоб самому стать одержимым? В лесу выбор не казался таким уж однозначным, как утром, когда я натягивал джинсы и рыжие горные ботинки. Утром все казалось так просто: пойду посмотрю, насколько реальность похожа на то, что выдумал Н., или просто откажусь от мысли написать статью (или книгу). А что такое «реальность»? Кто я такой, чтобы утверждать: мир, данный в ощущениях доктору Б., реальнее мира, данного в ощущениях бухгалтеру Н.?

Ответ, впрочем, казался очевидным: доктор Б. не совершал самоубийства; он не считает, не трогает, не переставляет все вокруг себя без разбора; доктор Б. уверен, что числа – не важно, четные или нечетные – всего лишь числа. К тому же доктор Б. не считает, что весь мир лежит на его плечах. А вот бухгалтер Н. так считал. Из вышесказанного следует, что восприятие окружающей действительности доктором Б. значительно более реалистично, чем таковое же у бухгалтера Н.

Но стоило мне забраться сюда и почувствовать мощь и спокойствие этого места даже стоя на перекрестке, не пересекая границы, обозначенной цепью, как до меня дошло: а выбор-то на самом деле проще. Либо я отправляюсь по за брошенной дороге к полю Аккермана, либо разворачиваюсь и топаю по асфальту к машине. Уезжаю отсюда. Забываю о книге (которую мог бы написать), о статье (которую бы уж точно написал), забываю об Н. и продолжаю спокойно жить.

Вот только. Только…

Если я уеду (я пока говорю если), это будет значить, что на каком-то уровне, где-то глубоко в подсознании, где древние суеверия ходят рука об руку с животными страстями, я разделяю убеждение Н. в том, что поле Аккермана хранит тонкую ткань между мирами, защищенную кольцом волшебных камней, и что если я туда пойду, то вновь запущу в действие некий жуткий процесс, включусь в ужасную битву, которую Н. смог остановить (для себя) только самоубийством, да и то лишь временно.

Это означало бы, что я покорно принял (той же самой частью подсознательного, где все мы – словно муравьи, бездумно возводящие свой подземный город) на себя роль следующего хранителя врат. Что я избран. А таким мыслям стоит лишь проникнуть в голову…

– Жизнь моя превратится в кошмар, – произнес я вслух. – Я никогда больше не смогу смотреть на мир по-старому.

Простая, казалось бы, задача стала вдруг неразрешимой. Иногда нас незаметно заносит в края, где выбор перестает казаться простым, а последствия принятия ошибочного решения грозят катастрофой. Возникает угроза жизни – или психическому здоровью.

А может, и не было никакой свободы выбора? Может, свобода – лишь видимость?

Отбросив эти мысли в сторону, я протиснулся за один из столбиков, на которых висела цепь. И пациенты, и коллеги (последние, надеюсь, в шутку) называли меня колдуном. Никакого желания поддерживать такую репутацию у меня нет. Вот смотрю на себя в зеркало, пока бреюсь, и думаю: перед тобой человек, которым в ответственнейший момент жизни руководил не собственный разум, а бред умершего пациента.

Поперек дороги не лежало никаких деревьев, я лишь заметил несколько берез и сосен в канаве у дороги. Может, то был валежник этого года, может, прошлого или позапрошлого – я ведь не лесник, как я могу разбираться в таких вопросах? Деревья упали, и их оттащили в сторону.

Я добрался до холма; ближе к вершине лес расступался, открывая обширное пространство, заполненное знойным летним небом. Я словно побрел по сознанию Н. На полпути к вершине остановился. Не затем, чтобы перевести дыхание, а чтобы спросить себя еще раз – в последний раз! – действительно ли я хочу идти дальше. Постоял и пошел вперед.

Лучше бы я повернул назад…

Поле было на месте. Вид, открывшийся на запад, завораживал, как Н. и описывал; у меня аж дыхание перехватило. Даже при том, что ярко-желтое солнце пригревало высоко в небе, а не сидело красным шаром не горизонте. И камни стояли на месте, метрах в сорока вниз по склону. Согласен, можно нафантазировать, что они расположены по некой окружности; однако в них нет ничего похожего на круг Стоунхенджа. Я пересчитал камни. Как Н. и говорил, их было восемь. Правда, еще он говорил – семь…