Читать книгу "Пока Фрейд спал. Энциклопедия человеческих пороков - Николай Никулин"

– Я приобрел целую серию словарей, переплетенных в кожу, – говорил он.

Француз!»

Трусость Руссо в данном случае безобидна, она тихо шепчет: «Может, все-таки не стоит?» Кстати, осторожность и тут выглядит выигрышно. У храбреца выбора вообще нет, он несвободен в своих поступках, так как в любой ситуации полезет на рожон. Трус же трижды оценит, проанализирует, найдет как минусы, так и плюсы. «А мне это надо?» – вопрос, по существу, трусливый. Но, с другой стороны, если первым делом задаваться именно им, а потом уже действовать, быть может, человечество давным-давно избавилось от конфликтов и войн. Думать надо, что говоришь, прежде чем говорить, что думаешь. Глядишь, и окажется, что ты, подобно Руссо, нуждаешься в совершенно другом. Вероятно, тебе бы стоило заняться математикой, а не участвовать в рыцарских поединках!

3

В больших дозах трусость приводит к плачевным результатам. Не то чтобы судьба наказывает человека за то, что он старается ее изменить, просто нелепые ситуации главным образом возникают из-за чрезмерной предосторожности. Бывает, закроешься дома, дабы никуда не выходить и никому не попадаться на глаза, да вот возьмешь и заболеешь. Как назло! Потому что регулярные утренние пробежки вокруг дома на то и существуют, чтобы делать это каждый день. Сломал график, испугался погоды – жди беды.

Возможно, это преувеличение, подумает читатель, но во всяком преувеличении есть полезное назидание: никогда не зацикливайтесь на своих фобиях, иначе никакой врач вас не спасет.

Вот, например, персонаж рассказа Антона Чехова «Смерть чиновника», Иван Червяков, во время спектакля взял да и чихнул на сидящего спереди зрителя. Никто не будет спорить – положение из наиглупейших. Но кто в подобном не был замечен? Ну, хорошо, предположим, что мало кто чихал на других людей, пусть даже и случайно. Но представить себе такое возможно. Гипотетически.

А Иван Червяков так был раздосадован этим событием, что продолжал тревожиться. «Придя домой, Червяков рассказал жене о своем невежестве. Жена, как показалось ему, слишком легкомысленно отнеслась к происшедшему». А вот Червяков, надо думать, со всей серьезностью подошел к проблеме. Ведь он же чиновник, человек подневольный, радеющий за свою репутацию. Страх в его жизни – явление повседневное: боязнь увольнения или разжалования, боязнь праведного наказания за взятку или подковерные интриги. Словом, жизнь чиновника не сахар. Поэтому чихать – тем более на генерала – весьма обременительно. Страшно.

„Я его обрызгал! – подумал Червяков. – Не мой начальник, чужой, но все-таки неловко. Извиниться надо“.

Червяков кашлянул, подался туловищем вперед и зашептал генералу на ухо:

– Извините, ваше-ство, я вас обрызгал… я нечаянно…

– Ничего, ничего…

– Ради бога, извините. Я ведь… я не желал!

– Ах, сидите, пожалуйста! Дайте слушать!»

И казалось бы, сказали же ему: «Ничего, ничего». Но боязливый чиновник за любым «ничего» найдет массу подспудных упреков. И сколько ни пытался успокоиться Червяков, страх продолжал его гложить. Пришел он в очередной раз к генералу с объяснениями и, наконец, нарвался на крик:

– Я вчера приходил беспокоить вашество, – забормотал он, когда генерал поднял на него вопрошающие глаза, – не для того, чтобы смеяться, как вы изволили сказать. Я извинялся за то, что, чихая, брызнул-с… а смеяться я и не думал. Смею ли я смеяться? Ежели мы будем смеяться, так никакого тогда, значит, и уважения к персонам… не будет…

– Пошел вон!! – гаркнул вдруг посиневший и затрясшийся генерал.

– Что-с? – спросил шепотом Червяков, млея от ужаса.

– Пошел вон!! – повторил генерал, затопав ногами».

А потом пришел домой в расстроенных чувствах да и помер. И как бы ни смешна была эта история, а мораль в ней все-таки есть. Если, разумеется, взяться с большим желанием ее отыскать. Что такое страх? Ожидание всего самого плохого. Если оно – это самое «плохое» – неизбежно наступит, так чего же бояться? А если все-таки судьба слепа, так к чему все эти переживания? Это как с предсказателями: зачем к ним обращаться, если будущее нельзя изменить, а если изменить возможно, то какие же они предсказатели?

4

Быть трусом не так зазорно, если речь идет о жизни и смерти. А ведь если вдуматься: по большому счету, главным страхом и является страх смерти. Думать о ней все время противоестественно и даже опасно для здоровья, а вот вспоминать про смерть во время угроз вполне себе уместно. Всякий раз, когда говорят о философии смерти, почему-то вспоминают немецкого философа Мартина Хайдеггера, как будто он расставил в вопросе все точки над «i». Трудно сказать, действительно читал ли кто-нибудь Хайдеггера или только его интерпретаторов, но в текстах философа уж больно сложно докопаться до того, что именно он хотел сказать. Там нужно переводить с немецкого на немецкий. И если при этом переводе не испугаться за свое потраченное время, то можно докопаться до важных ответов.

Например, про то, что ужас является неотъемлемой частью нашего существования. И ужас, напоминая нам о смерти, как бы говорит: знай, что в данный момент на планете только ты думаешь об этом, а значит, реально существуешь. Помогает ли это освободиться от своих страхов, наверное, не ответит даже самый опытный психолог. Зато все психологи, кроме разве что самых упрямых, сходятся во мнении, что фильмы ужасов помогают справиться со своими фобиями.

Наверное, мы выглядим нелепо, когда закрываем глаза во время страшных сцен, кричим от испуга, зарываемся в одеяло и боимся смотреть под кровать. Но что поделать – инстинкт самосохранения дает о себе знать. Древний человек боялся темноты, думая, что неизвестная сила вдруг может атаковать его; современный же человек отнюдь не изменился, только теперь он боится совершенно конкретных неизвестных сил – привидений, зомби, вампиров, оборотней и прочих чудовищ. Придумала их безграничная человеческая фантазия, поначалу проявлявшаяся в страшных историях, потом в готической литературе и затем конечно же в кинематографе.

Когда немецкие кинематографисты первой трети XX века – Фриц Ланг, Пауль Вегенер, Фридрих Мурнау и др. – своими фильмами творили историю модернизма, они не думали зрителей напугать. Они исследовали глубины человеческой личности. А кто, как не двойники или созданные руками человека чудовища, могли о человеке сказать больше? Внутренние фобии словно обретали плоть, материализовывались. И вот уже все наши страхи как на ладони – уродливые, агрессивные и, что важно, непредсказуемые.

С тех пор поменялся кинематограф, и фильмы ужасов с технической точки зрения научились пугать по-новому, но принцип остался старый: да, мы выглядим жалкими трусами, когда вздрагиваем при внезапном появлении сверхъестественного существа, но таким образом мы избавляемся от своих реальных страхов, переживая их в кино.