Читать книгу "Самые родные, самые близкие (сборник) - Мария Метлицкая"

Она вздрогнула, словно очнулась, покраснела и забормотала:

– Да-да, конечно! Вы уж меня извините, не сообразила! Две ночи без сна, простите меня ради бога, такая оплошность!

Она продолжала бормотать, пропуская его в прихожую. Лагутин стал раздеваться. Ему было тоже неловко.

Конечно, отца в доме не было – вернее, не было его тела. Нина объяснила, что его забрали – такие порядки: вскрытие и все остальное. Лагутин кивал:

– Да-да, конечно, я все понимаю, так положено и так у всех.

Но выдохнул. Было время привыкнуть к тому, что отца нет, оттянуть время до их последнего свидания, которого, как ни странно, он все же боялся, хотя и давно отвык от отца.

Нина торопливо и сбивчиво говорила про предстоящие дела – отвезти вещи в морг, дооформить бумаги, заказать похоронные принадлежности – словом, все то, что сопровождает покойного и его родственников в такой ситуации.

Лагутин пил чай и исподволь оглядывал кухню. Было очень опрятно, очень. Чувствовалась женская рука – никакой запущенности и ощущения, что в доме жил неумелый и неловкий старик.

Но странно – у Лагутина не было ощущения, что он оказался дома. Ни грамма. Дом его был сейчас там, в Городке, в Сибири.

Он давил зевки и боролся с искушением завалиться поспать после ночного перелета. Все же взял себя в руки, они оделись и вместе вышли из дома. Взяли такси, и Лагутин с удивлением разглядывал в покрытое изморозью окно незнакомый город.

Это был не его город, это было понятно. И все-таки он признавал – город этот был красив и ухожен. И еще – почти ему незнаком.

На Востряковском лежала мама. Где хотел отец обрести последний дом? Лагутин не знал. Никогда об этом не спрашивал. Потому что боялся услышать ответ: «Конечно, с Полечкой!»

Решил сам – на Востряковское, к маме. В конце концов семейная могила, легче ухаживать.

К трем часам с делами было покончено, и Лагутин, поняв, что страшно проголодался, предложил Нине зайти пообедать.

– Куда? – испуганно спросила она.

– Да куда угодно, мест-то полно. – И он обвел взглядом окрестности.

Нина растерянно хлопала глазами:

– Ой, Алексей Петрович. А может, не надо? Дома ж все есть. – И она деловито стала перечислять: – Суп есть гороховый, котлеты куриные – Петр Алексеевич их любил. Кисель есть, черничный. Зачем деньги-то тратить? – осторожно добавила она и покраснела.

– Да бросьте! – махнул рукой Лагутин. – Какие там деньги? Вдвоем пообедать в кафе? Когда еще доберемся до дома! Простите, но очень хочется есть.

Она согласилась, но было понятно, что его идею она не одобрила. Кафе, конечно, нашлось, с очень смешным названием: «Зайди – обалдеешь!»

В гардеробе Нина снова страшно смущалась, одергивала кофточку и приглаживала перед зеркалом волосы.

«Красивые у нее волосы, – равнодушно подумал Лагутин, – легкие такие и пышные. Все из пучка выбиваются. И цвет такой… Необычный. Пепельный, в перламутр. А лицо неприметное, совсем неприметное. Пройдешь мимо – не обернешься. Я вообще бы ее не узнал, если честно».

Он видел ее лишь однажды, когда прилетал к отцу в Москву. Было это года четыре назад. Прилетал, чтобы познакомиться с новой сиделкой, и совсем ее не запомнил. Показали бы фото и спросили, кто это, думал бы долго.

Наконец сели за столик, и Лагутин открыл меню. Нина сидела с прямой спиной и, кажется, боялась дышать. «Кажется, для нее это стресс, – подумал Лагутин. – Так робеет. Меня стесняется или вообще обстановки? Да ладно, сейчас поедим, и все. А завтра вообще все это закончится. Кстати, надо же взять обратный билет! На послезавтра? Или позже?»

Его размышления прервал официант.

– Нина, – обратился к ней Лагутин, – вы что-нибудь выбрали?

Она так отчаянно замотала головой, что он чуть не рассмеялся.

– А можно… вы? – тихо спросила Нина. – Я в этом не разбираюсь, простите.

Лагутин заказал на свой вкус: харчо – хотелось горячего, люля-кебаб, овощной салат и кофе.

«Дикая она какая-то, – подумал он, глядя на Нину. – Правда, на зарплату сиделки по кабакам не походишь. Но все равно – смущается, как девочка. А ведь все-таки в столице живет. Правда, что я про нее знаю? Наверное, из глухого села, где совсем нет работы. Ничего в жизни не видела. И все-таки странная, да».

Только теперь невнимательный к деталям Лагутин разглядел, как она скромно одета – серая старушечья кофточка на мелких пуговицах, простая черная юбка – такую носила еще мама в те времена. Сапоги – практичные, прорезиненные, чтобы не промокнуть. И пальтишко такое… сиротское. Ни колечка, ни сережек. Да уж.

– Послушайте! – сказал Лагутин. – А может, выпьем?

Она как будто испугалась:

– Нет-нет, я не пью!

Он усмехнулся:

– Так я ж вам не пить предлагаю, а выпить! За упокой души Петра Алексеевича.

Нина, робея, согласилась. А как отказать?

Он исподтишка наблюдал – ела она осторожно, аккуратно, даже красиво, и было не видно, что она голодна.

– Вкусно-то как! – удивилась она. – Не хуже, чем дома!

Он усмехнулся:

– Это у кого как. Бывает, и дома в рот не возьмешь! Разве нет?

– Я не знаю. Наверное. Мне не с чем сравнить.

«Ладно, что я к ней прицепился, – подумал Лагутин. – Девочка, домработница. Понятно, мало что видела. А я тут – вкусно, невкусно, дома, не дома».

Принесли коньяк, и она снова испугалась:

– Крепкий, наверное? Я его никогда не пила. Мы с мамой только кагор пили, и то на праздники. Мама его любила – сладенький, говорила.

Лагутин увидел, как она расстроилась и запечалилась.

– А где мама? – равнодушно спросил он.

Надо было же проявить внимание. Хотя Лагутин был точно не из любопытных и всегда считал, что лишняя информация ему не нужна.

– Нет мамы, – тихо ответила Нина. – Умерла пять лет назад от болезни. А отца у меня не было. В смысле, был, конечно, – она покраснела, – но бросил ее еще беременную, я его ни разу не видела.

«Ну, все понятно, – подумал Лагутин, – обычная история, обычная житейская драма. Папаша сбежал, мать тащила одна. Разумеется, денег не присылал, какие там деньги. Алиментщиков этих у нас полстраны, а может, и больше. Такое мужичье у нас образовалось – ни ответственности, ни чести, ни совести.

– А вы откуда? – поинтересовался он.

Нина удивилась:

– А я ж вам писала, когда к вам устроилась!

Теперь смутился Лагутин:

– Да-да, простите, забыл.

«Сволочь я, – подумал он. – Ничего мне не интересно: ни кто жил с моим отцом четыре года, ни кто ухаживал за ним, ни кто жил в моей квартире. Так, пришел человек, и ладно – лишь бы мне было спокойно».