Читать книгу "На островах ГУЛАГа. Воспоминания заключенной - Евгения Федорова"

Идти было не особенно трудно. Место оказалось сухим, а деревья росли не особенно часто. Глаза быстро привыкли к темноте и кое-как различали очертания стволов. Только иногда я проваливалась в яму или натыкалась на завалы сухих деревьев. В общем же продвигалась довольно быстро и, когда воздух только чуть начал сереть, оказалась, к собственному удивлению, на берегу канала.

Я очень смутно и приблизительно представляла себе расположение лагпункта по отношению к каналу, но оказалось, что он был действительно недалеко на севере. Канал лежал передо мной тусклой свинцовой лентой, неподвижный и мертвый. Крутые его бока были выложены булыжником, как мостовая. Это был как раз тот самый водораздел — самый верхний участок канала, от которого с обоих концов вниз шли системы шлюзов.

Вдоль канала проходила неширокая дорога. Я остановилась на опушке леса в тени, боясь выйти на открытое пространство, где было уже довольно светло — человек, во всяком случае, был бы виден издалека. Я подождала с полчаса. Никто не появлялся. Очевидно, дозорных патрулей на берегу или, во всяком случае, в этом месте не было. Но, может быть, они ходят вдоль канала и, пока я буду его переплывать, как раз подоспеют со своими собаками. На этом или на том берегу…

Ну что же. Будь что будет! Так или иначе, все равно надо переплыть канал. Я сползла по крутому откосу, чуть не свалившись в воду, но все-таки удержалась в самом низу и стала раздеваться. Попробовала воду: господи, до чего холодная! Прямо лед! Но раздумывать уже было некогда. Я побыстрее разделась, связала все в узелок, запаковала его в шубейку и беззвучно соскользнула в воду, придерживая пожитки одной рукой на голове.

Бр-р-р! Как будто в кипяток бросилась. Ледяная вода так же обжигает, как горячая. Жжет, колет и режет тело. Впрочем, все это только в первую минуту. А дальше вроде бы ничего. Продохнула и поплыла. Плавала я хорошо — одной руки вполне достаточно, и вот через несколько минут я уже на той стороне, и пожитки мои целехоньки, и даже шубейка не намокла…

Я вылезаю из воды, и теперь воздух кажется теплым и ласково охватывает тело. Но надо торопиться, уже совсем светло. Я быстренько оделась, пересекла дорогу, которая идет вдоль канала и с другой стороны, и попала в какой-то густой и высокий кустарник. Чащоба непролазная и ведет куда-то круто вниз. Я пробираюсь сквозь кусты, падаю, качусь вниз и вниз и вдруг до пояса проваливаюсь в воду, в хлюпающую трясину!

Стоило так беречь одежду и перевезти ее на другой берег сухой! Теперь я вымокла вся до горла, и ботинки мои полны воды, и я карабкаюсь по колючим кочкам, то и дело скатываясь снова в воду. Я попала в болото, и где ему конец и край — один бог ведает, и удастся ли мне вообще из него выбраться? Я не знала, иду ли по прямой или блуждаю по кругу, потеряв всякую ориентацию в предрассветном тумане…

И когда я падаю, окончательно выбившись из сил, то вдруг чувствую под собой сухую и плоскую землю, а не зыбучую кочку! Болото кончилось… Немного погодя взошло солнце и начало творить свои добрые дела: рассеяло и подняло легким облачком туман над болотом, согрело меня, а от моей одежды, разложенной кругом на земле, пошел пар. Даже фотографии ребят, которые были в кармане шубейки и намокли, теперь, на солнце, сохли и заворачивались по краям. Тепло меня разморило, и я задремала.

…И вот я уже три дня на воле, то есть в бегах… Леса, болота, озера. Пришвинская страна непуганых птиц. Раньше, чем увидишь голубой сверкающий глазок воды, гомон и свист, гогот и уханье, клекот и кудахтание, шум крыльев возвещают: сейчас откроется лесное озерцо. В эти предотлетные дни здесь собрались тысячи пернатых, готовящихся сняться и лететь в далекий обетованный южный край. Счастливцы! У них за спиной по два крыла

Иной раз я выходила на поляну, сплошь заросшую брусничником, и тугие, блестящие, тесно посаженные на каждой веточке ягоды окрашивали поляну в алый цвет. Брусника не давала чувствовать голод, но скоро набила оскомину — сводило скулы. Попадались и грибы. Раза два, разведя крохотный костерчик (у меня была с собой коробка спичек), я напекла на палочке грибов, но разводить настоящий костер даже днем боялась — дым и запах могли выдать меня.

Дважды я натыкалась на какие-то селения и сейчас же старалась уйти подальше, чтобы не встретить людей. Однажды вышла на картофельное поле, и, хотя было страшно, соблазн оказался слишком велик: я выдернула куст картошки и побежала что было сил. Не знаю, показалось мне или на самом деле где-то вдали залаяли собаки. К сожалению, куст оказался плохим — картофелины были мелкие, а некоторые просто чуть больше горошины. Но все же я тщательно обобрала картошку и испекла ее в золе крошечного костра. Это был самый замечательный пир во время моих скитаний и, увы, последний!

Меня спугнул какой-то шум в чаще, треск сучьев. Почудился шум шагов. Я бросилась бежать и забыла впопыхах свою самую большую драгоценность — мешочек с солью! Я старалась больше идти ночами, а днем отсыпаться — так мне казалось безопасней. Особенно когда мне попалась какая-то старая дорога с верстовыми столбами, даже полосатыми, вероятно еще дореволюционными. Дорога шла преимущественно в северном направлении — «старый Вологодский тракт», решила я и, скорее всего, ошиблась.

Ошиблась я и в другом — идти мне надо было не по дороге на север, а на запад к границе, как думал Андрей, но я не очень хорошо знала географию этих мест и убедилась в своей ошибке только много позже, когда мне привелось взглянуть на карту. Я решила идти обочиной, так как просто лесом даже днем передвигаться было трудно, а ночами — а они уже стали довольно темными — еще трудней. Ямы, коряги, завалы бурелома, болота. Я постоянно падала или натыкалась на что-нибудь, в кровь раздирая лицо и руки.

Однажды вечером я вышла к селению, и великий соблазн узнать, где я нахожусь, толкнул меня на рискованный шаг — войти в селение, довольно большую деревню, и пойти улицей. Были уже сумерки, и вряд ли фигура какой-то бабы в меховушке, похожей на телогрейку, и в платке могла привлечь чье-нибудь внимание. Вскоре я догнала шедшего неспеша мужчину, колхозника или работягу с виду, и что-то у него спросила. Кажется, где кооператив и до которого часа открыт.

Мужчина отвечал односложно и не очень охотно, но почти сразу же спросил:

— А вы сами чьи будете?

— Мы-то? — переспросила я ему в тон, чтобы протянуть время и придумать ответ, потому что раньше не подумала о том, что отвечу на такой вероятный и естественный вопрос, особенно в местности, окруженной лагерями, где все население наверняка соответственно обработано.

— Мы — пудожские, — ответила я первое, что подвернулось на язык.

Я знала, что где-то, не очень далеко от «Водораздела» есть город Пудож (впоследствии мне пришлось узнать о нем кое-что и больше). Очевидно, он был действительно недалеко, так как ответ мой не вызвал видимого недоумения или любопытства у моего угрюмого спутника. Он что-то промычал, а я остановилась, будто поправляя сапог. К счастью, мужик пошел дальше, а я с сердцем, стучащим, как барабан, повернула назад и выбралась из селения смертельно напуганная, так ничего не узнав, но решив, что никогда и ни с кем больше не заговорю…