Читать книгу "О. Генри - Андрей Танасейчук"

К сожалению, переписка прервалась — корреспондентка уехала в Европу. Позднее, уже в 1907 году, девушка прислала О. Генри свою только что вышедшую книгу. Писатель сердечно поздравил ее, но продолжения не последовало — не только мисс Вэгнеллз, но и О. Генри изменились.

Второе знакомство было тесным, личным и оказалось длительным. Оно многое значило для О. Генри. Речь идет об отношениях с Анной Партлан[262], талантливой журналисткой, писательницей, публицисткой, сочувствовавшей идеям женской эмансипации. Их первая встреча произошла примерно в середине 1904 года при обстоятельствах совершенно случайных, которые не имеют касательства к нашей истории.

Мисс Партлан — живое воплощение так называемой «новой женщины», воспетой пером Джека Лондона, Фрэнка Норриса и P. X. Дэвиса[263] (а также сурово осужденной Т. Драйзером в «Сестре Кэрри»). Она, как бы мы сейчас сказали, была «медийной фигурой», человеком вполне обеспеченным и состоявшимся, автором, успешно сотрудничавшим с пулитцеровской «Уорлд», с «Мансиз мэгэзин», другими изданиями. Она взаимодействовала с профсоюзами и работодателями, активно занималась политической деятельностью (выступала за равноправие полов), благотворительностью — помогала нуждающимся женщинам, устраивала воскресные школы.

К моменту знакомства с О. Генри ей исполнилось 30 лет, она была не замужем. Но не прав будет тот, кто подумает, что их связывало нечто большее, нежели дружба. Похоже на то, что мисс Партлан не особенно интересовали мужчины. Впрочем, о ее сексуальной ориентации нам ничего доподлинно неизвестно, а в ту эпоху разговоры на эту тему были не приняты. Да и нет нам до этого дела — главное, что она занимала важное место в жизни писателя О. Генри.

Обращал ли внимание читатель, какое серьезное место в художественном мире писателя занимают женщины? Работают ли его героини (таких большинство) или не работают (их меньше), но все они принадлежат к одному кругу — кругу тех, кто едва сводит концы с концами. Это и Дэлси из «Неоконченного рассказа», и Делла из «Даров волхвов», и Мэгги из «Дебюта Мэгги», и десятки других героинь его новелл. Он хорошо знал своих героинь — их быт, проблемы, надежды, невзгоды и чаяния. Это знание он, конечно, не мог почерпнуть исключительно из собственных наблюдений (хотя и они играли очень важную роль). Вот здесь ему очень помогала дружба с Партлан. Она много рассказывала ему о положении работающих женщин — продавщиц, стенографисток, секретарш, работниц фабрик и мастерских — и могла сообщить много такого, о чем сам он и представления не имел. Да и вообще, у нее — человека, который так глубоко погружен «в тему», было великое множество историй, связанных с нью-йоркскими работающими женщинами. Самых разных: веселых и печальных, забавных и трагических. В том числе (а как же без этого?) и историй о любви. А О. Генри был, как известно, очень благодарным слушателем. С его поразительной памятью едва ли хоть что-то могло не отложиться в сознании, чтобы потом — в преображенном виде — не попасть на страницы новелл.

К тому же их общение не ограничивалось встречами тет-а-тет с рассказами о работающих женщинах. Через четыре года после смерти О. Генри в воспоминаниях, опубликованных в журнале «Писатель», мисс Партлан писала: «Я нередко собирала вечеринки для своих подружек, и он обычно принимал в них участие. Он сам просил меня брать его с собой, просил только, чтобы я не говорила, что он писатель. Никто из моих друзей и не догадывался, что мистер Портер в действительности тот самый гений, который глубоко проник в их жизнь. Он был совершенно незаметен. “Незаконченная история” и “Третий ингредиент” взяты им напрямую из жизни»[264]. В одном из интервью она припомнила другой эпизод: «Однажды группа сотрудниц большого универсального магазина устроила обед. Были среди них продавщицы, офисные сотрудницы. Я попросила О. Генри присоединиться к нам, чтобы он сумел схватить саму атмосферу их каждодневной жизни. С добродушной улыбкой, но и с огромным вниманием он слушал их простую речь, внимал незатейливым выражениям радости, вслушивался в их истории об интригах и борьбе за существование, о той разобщенности и давлении, что пронизывают рутинную атмосферу любой большой компании. Когда прощались, он сказал мне: “Если бы Генри Джеймс попал в такое место, он сочинил бы Великий Американский роман”»[265]. В другой раз Анна пригласила его на вечеринку с рабочими и работницами фабрики, в которой принимал участие и ее отец, механик фабрики. Она вспоминала, с каким восторгом погрузился писатель в атмосферу незамысловатого праздника этих простых людей. «Он танцевал, насвистывал, с азартом играл в лото и выкрикивал номера, заразительно смеялся, когда ошибался. Никому и в голову не могло прийти, что он не иной, а такой же, как и они, простой работяга»[266]. Сколько было еще таких «походов» — бог весть! Но то, что они были, их было много и каждый из них ложился в писательскую копилку — не подлежит сомнению.

Поскольку речь зашла о «творческой кухне» О. Генри, нельзя не упомянуть и еще о двух важных моментах. Первый касается тех самых «работающих женщин», другой — более общего характера.

Однажды писателя спросили: если он так интересуется положением этих несчастных продавщиц и они занимают такое большое место в его рассказах, то почему не идет в универсальный магазин, чтобы наблюдать за ними на их рабочем месте? Нет ли у него в планах такого исследования?

«Конечно, нет, — отвечал писатель, — не стоит изучать этих девушек в универсальном магазине; их подлинная натура открывается не на работе, а вне ее. Настоящую историю не сочинить с помощью арифмометра»[267].

У. Уильямс, который тесно общался с О. Генри в течение нескольких лет, совершенно справедливо утверждал: «Он изучал свою рыбу в воде, а не на суше. […] Охотничьими угодьями О. Генри были тротуары Нью-Йорка, парки, рестораны и забегаловки всех сортов, бары и салуны, включая скрытые от досужих глаз задние комнаты самых скверных из этих заведений. Он охотился у витрин шикарных продовольственных магазинов на Шестой авеню и на перекрестках Двадцатых улиц. Время от времени его можно было заметить в обеденных залах отелей на Тридцатых улицах или в ресторанах классом повыше на Бродвее. Но совсем не часто. Он не имел ничего против Пятой авеню, но Пятая авеню[268] ему была не интересна. Тот тип людей, который его действительно интересовал, вырос не здесь и не здесь проводил свою жизнь. Он не хотел выклевывать по крупицам из Четырех Сотен[269] (речь идет о представителях самых богатых семейств Америки — обитателях Пятой авеню. — А. Т.), но предпочитал выхватывать куски жизни Четырех Миллионов (население Нью-Йорка в начале XX века. — А. Т.)»[270].