Читать книгу "Очерки Петербургской мифологии, или Мы и городской фольклор - Наум Синдаловский"

Хармс поражал друзей чарующим обликом «загадочного иностранца», разгуливая по советскому Ленинграду в англизированной серой куртке, жилете и коротких брюках, заправленных в сапоги. Это была не просто мода, но стиль жизни, которому Хармс не изменял даже в домашней обстановке. В его квартире стояли старинные фолианты по хиромантии и черной магии, висели оккультные эмблемы и символы, звучала старинная музыка Да и само его творчество носило явный отпечаток парадоксальности и абсурда. Напомним, что одно из ранних творческих объединений, которое Хармс создал в Ленинграде, называлось «Орден заумников».

По городу о Данииле Хармсе ходили самые странные рассказы. Его жизнь многим казалась сродни жизни героев его чудесных произведений. Однажды в Госиздате, что раполагался на шестом этаже Дома книги, он, не сказав никому ни слова, с каменным лицом человека, знающего, что делает, вышел в окно редакции и по узкому наружному карнизу вошел в другое окно. О его чудачествах знал весь город. Например, он «изводил управдома тем, что каждый день по-новому писал на дверях свою фамилию – то Хармс, то Чармс, то Гаармс, то еще как-нибудь иначе».

В первый раз Хармса арестовали в 1931 году. Осудили и сослали в Курск. Но затем разрешили вернуться в Ленинград. В 1941 году его арестовали во второй раз. Обвинили в «пораженческих настроениях». Будто бы он отказался служить в армии. Взяли его на улице, никто из друзей и соседей так и не понял, в чем дело. Говорили, что он просто вышел из дому – как будто в соседнюю лавку за спичками, и не вернулся. Дальнейшие следы Хармса затерялись в бесконечных коридорах Большого дома. По легенде, следователь будто бы спросил Хармса: «Нет ли у вас каких-нибудь желаний, которые я мог бы выполнить?» – «Есть, – будто бы оживился Хармс, – я хочу каждую ночь спать в новой камере». Говорят, что желание его было исполнено, и он умер в какой-то одиночной камере от голода, потому что о нем будто либо забыли, либо запутались, где он в тот день находится. Еще по одной легенде, Хармса объявили сумасшедшим, поместили в тюремную психиатрическую больницу, где он и скончался. Была, впрочем, и третья легенда. Будто бы Хармс сам симулировал шизофрению, чтобы в больничной палате скрыться от всевидящего ока «Красной Гебни», как расшифровывали тогда зловещую аббревиатуру КГБ.

Долгое время подлинная причина и место смерти Хармса были неизвестны. Наконец, когда архивы Большого дома стали доступны, выяснилось, что в 1941 году «всех арестованных в спешном порядке вывезли из Ленинграда». Хармс оказался в одной из тюрем Новосибирска. Там, в тюремной больнице, он и скончался.

Остроумным любимцем публики слыл в Ленинграде уже однажды упоминавшийся нами композитор Василий Павлович

Соловьев-Седой. Его подлинная родовая фамилия Соловьев. В детстве у него выгорали волосы настолько, что отец, да и мальчишки во дворе звали его Седым. А когда он стал композитором, фамилия Соловьев ему вообще разонравилась. «Уж больно много было Соловьевых», – будто бы говорил он. И прибавил к фамилии свое детское прозвище. Правда, и это не спасло его от молвы. Одно время в Ленинграде была популярна эстрадная шутка Аркадия Райкина: «Соловьев, сами понимаете, Седой!» К слову сказать, Соловьев-Седой и сам отличался резкостью в словах. По этой причине он даже в Москву боялся переезжать. «Меня за язык в Москве посадят. Долго не продержусь».

Между тем Соловьев был подлинным любимцем партии и народа. Его называли мастером советской песни. Такие широко известные песни как «Соловьи», «Вечер на рейде», многие другие, и стали подлинно народными. Особенно много произведений композитор посвятил своему любимому городу. Музыкальный образ Ленинграда невозможно представить без песенного творчества Соловьева-Седого. Даже его знаменитая песня «Подмосковные вечера», согласно легенде, первоначально была посвящена Ленинграду. Припев ее звучал так: «Если б знали вы, как мне дороги ленинградские вечера…» Просто одному высокому московскому чиновнику песня так понравилась, что тут же было велено заменить «ленинградские вечера» на московские. Вариант «подмосковные», очевидно, был вынужденным. Песня была уже готова, и музыкальный ритм переделывать было поздно.

Впрочем, скорее всего, это не более чем красивая ленинградская легенда. На самом деле песня писалась для кинофильма «Спартакиада народов СССР», которая проходила в Москве, да и слова песни принадлежат московскому поэту Михаилу Матусовскому. Но если легенда все-таки права, то именно в этом проявился весь Соловьев-Седой. Он был верным и преданным сыном своего времени. Не зря его полные инициалы, так похожие по звучанию на известную аббревиатуру большевистской организации, заменили композитору его собственное имя. Среди близких друзей его называли коротко и определенно – «ВПСС».

Надо сказать, что и сам Василий Павлович был не прочь поиграть словами. Особенно если они услаждали его профессиональный слух музыкальными ассоциациями. В свое время в композиторской среде был популярен анекдот о встрече Соловьева-Седого с композитором Вано Мурадели.

«Вано, – приветствовал его Василий Павлович, – ведъ ты не композитор». – «Почему?» – удивился тот. – «У тебя все не так. Даже в фамилии. Смотри сам. Вместо „Ми“ у тебя „Му“, вместо „Рэ“ – „Ра“, вместо „До“ – „Де“> вместо „Ля“ – „Ли“».

Да и подпись Василия Павловича Соловьева-Седого, говорят, представляла собой графическое изображение музыкальной гаммы: ФаСиЛяСиДо, то есть ВаСиЛий СеДой.

5

Символизм, как общеевропейское направление в искусстве и литературе, господствовал в России почти полвека, с 1870-х годов и вплоть до начала Первой мировой войны. Основная художественная идея символизма сводилась к пониманию мира как знака, символа, «вещи в себе», метафоры, не требующей дополнительной расшифровки. В рамки такого мировоззрения легко вписывался безошибочно найденный псевдоним. Андрей Белый выглядел точнее и логичнее, чем Борис Бугаев, а Максим Горький – убедительнее, чем Алексей Пешков. Может быть, Александр Блок никогда не пользовался псевдонимами только потому, что его настоящая фамилия оказалась такой удачной. Она исключительно точно гармонировала с художественными тенденциями времени.

Основоположником новой поэзии наступившего XX века в литературе считается Иннокентий Федорович Анненский. Известный филолог, писатель, переводчик, литературный критик и педагог вошел в историю русской культуры исключительно как поэт, хотя практически все его стихи увидели свет только после кончины их автора. Первый оригинальный сборник поэта «Кипарисовый ларец» появился через год после его смерти, в 1910 году. В названии не было ничего оригинального или претенциозного, как это могло показаться на первый взгляд. У Анненского был небольшой ларец из кипарисового дерева, в котором он хранил свои стихи. Содержимое этого ларца и составило сборник стихов. Однако для воспитанных на античной культуре знатоков поэзии смысл названия таким банальным не казался. Оно оказалось символичным. В античности кипарис был связан с культом умерших. Овидий в «Метаморфозах» рассказывает романтическую историю о любви юноши по имени Кипарис к прекрасному оленю, которого он однажды смертельно ранил. В ужасе от содеянного