Читать книгу "Неупокоенные - Джон Коннолли"

Сенатор штата Джеймс Харкнесс был из числа правых «ястребов» и славился своим нетерпимым, прямо-таки кликушеским отношением чуть ли не к каждому делу, которое только его досягало. Так, недавно его решительный голос прозвучал среди тех, кто клеймил и призывал вчинить по двадцать лет тюрьмы тем, кто обвинялся в жестоком изнасиловании несовершеннолетнего — даже тем, кто заявил о своей сделке со следствием.

— А вы сами «за» или «против»?

— Заодно с большинством обвинителей я, собственно, против, но с такими, знаете, добрыми людьми, как наш сенатор, это все равно что спорить об отмене Рождества.

— Осмелюсь спросить почему?

— Все довольно просто: это лакомая подачка избирателям, от которой больше вреда, чем пользы. Вы вот вдумайтесь: из каждой сотни поданных обвинений в судопроизводство попадает примерно половина. Из этой полусотни сорок доходят до суда. Тридцать пять из этих сорока снимаются за примирением сторон, пять доходят до оглашения приговора, и уже из этих пяти по двум выносятся обвинительные вердикты, а по трем оправдательные. Так что из той первоначальной сотни у нас остается от тридцати до сорока насильников, которых можно регистрировать и по мере надобности отслеживать.

В случае же обязательного наказания уступка в виде сделки со следствием к предполагаемым виновникам не применяется. А потому они пытают судьбу в суде, куда обвинители обычно предпочитают не являться — кстати, именно по делам о предполагаемом насилии, — если только дело не смотрится на сто процентов выигрышным. Для нас, как я уже говорил при прошлой встрече, проблема в том, что бывает крайне непросто предоставить свидетельство, необходимое для вынесения обвинительного вердикта в уголовном суде. Поэтому когда суд протекает по такой системе, есть вероятность, и немалая, что сквозь сеть проскользнет большее число реальных преступников. В свой реестр мы их не вносим, и они запросто могут вернуться к своим прежним делишкам, пока снова на них не попадутся. Система обязательных приговоров позволяет политиканам выставлять себя эдакими непримиримыми борцами с преступностью, хотя во многом это контрпродуктивно. Честно говоря, у меня больше шансов втемяшить что-нибудь в башку шимпанзе, чем убедить сенатора Харкнесса.

— Шимпанзе переизбранием не озабочено, — заметил я.

— Я бы лучше голосовал за шимпанзе, чем за Харкнесса. По крайней мере есть надежда, что оно на каком-то этапе эволюционирует. Кстати, мистер Паркер, а у вас-то есть какой-нибудь прогресс?

— Небольшой. Доктор, а что вам известно о Галааде?

— Я так понимаю, вы не тестируете меня на знание библейских тривиальностей, — сказал на это Кристиан, — а потому полагаю, что вы имеете в виду общину «Галаад» и тех «детей галаадовых».

Он вкратце изложил историю, в принципе мне уже знакомую, добавив лишь, что, по его мнению, масштаб насилия там был шире, чем в прошлом подозревалось.

— Я встречал некоторых из жертв, поэтому знаю, о чем говорю. Мне думается, большинство жителей Галаада было в курсе насчет того, что происходило с теми детьми, и в тех злодеяниях участвовало больше людей, чем предполагалось изначально. Затем, после того как были найдены детские трупики, те общинники рассеялись — одни бесследно, а другие, напротив, стали всплывать в привязке к другим делам. Одна из жертв — девочка, чье свидетельство привело к осуждению Мейсона Дубуса, который считался среди насильников застрельщиком, — приложила максимум стараний, чтобы те люди были найдены. Пара сейчас сидит по тюрьмам в других штатах, остальные мертвы. Дубус единственный из оставшихся в живых, по крайней мере из известных нам; те же, кто выжили, — пусть даже нам о них неизвестно, — нынче уже в солидном возрасте, старики и старушки.

— А что стало с детьми?

— Некоторых с развалом общины забрали родители или опекуны. Дальше следы их теряются. Других разместили по приютам. Пара нашла себе место в. «Гудвилл Хинкли».

«Гудвилл Хинкли» — заведение, расположенное невдалеке от Девяносто пятой автострады, — издавна давало и дом, и школьное образование детям от двенадцати лет до двадцати одного года, которые в разное время подвергались домогательствам, были беспризорными, либо страдали от нарко- или алкогольной зависимости, своей или членов семьи. Существовало это заведение еще с конца девятнадцатого века и что ни год выпускало из своих гостеприимных стен девять-десять выпускников, которые иначе угодили бы в тюрьму или вообще под землю. А потому неудивительно, что некоторые из детей Галаада оказались именно здесь, в «Гудвилл Хинкли». В данных обстоятельствах это было лучшее, что могло с ними произойти.

— Как такое могло произойти? — спросил я. — Ведь масштаб того, что творилось, был просто невероятный.

— Это была изолированная замкнутая община в штате, полном изолированных замкнутых общин, — ответил Роберт. — Из того, что нам теперь известно, главные семьи той злосчастной коммуны знали друг друга еще до приезда в Галаад; они или работали вместе, или же поддерживали на протяжении нескольких лет контакт. Иными словами, на месте уже была структура, которая способствовала творящимся там гадостям прямо или косвенно. Налицо было четкое разделение между четырьмя-пятью коренными семьями и теми, кто приехал позже: женщины меж собой не смешивались, дети играли порознь, а мужчины друг друга максимально сторонились, исключение составляла разве что работа. Насильники вполне ведали, что творят, и, может статься, специально присматривали себе тех, кто мог потрафить их вкусам, благо нехватки в новой добыче не было. Ситуация кошмарная, и вообще была в том Галааде какая-то общая жуткая нестыковка — и во времени, и в месте, и в самой сути его существования, — которая все лишь усугубляла. Одним словом, голимое зло.

Надо учитывать то, что тема жестокого обращения с детьми не была тогда настолько на слуху, как в наши дни. Лишь в тысяча девятьсот шестьдесят первом году увидела свет диссертация доктора Генри Кемпа «Синдром побитого ребенка», возвестившая революцию в вопросе жестокого обращения с детьми, но та работа концентрировалась по большей части на физическом насилии, а тема насилия сексуального даже в начале семидесятых, когда я начал ею заниматься, была лишь на зачаточной стадии разработки. Но вот наступила эпоха феминизма, и мир в открытую заговорил о насилии над женщинами и детьми. В семьдесят восьмом году Кемп опубликовал другое свое детище — «Сексуальное насилие: еще одна скрытая проблема педиатрии», — и примерно с той поры осознание этого вопроса встало, можно сказать, в полный рост.

Можно с сожалением констатировать, что маятник тогда слишком уж качнулся в другую сторону, породив климат постоянной подозрительности, так как наука на тот момент не поспевала за желанием совладать с проблемой. Энтузиазма было в достатке, а вот здорового скептицизма не хватало. Это привело к мощной обратной реакции и спаду отчетности в девяностые, но на сегодня, похоже, мы можем говорить о некоем шатком равновесии, пусть даже иногда по-прежнему фокусируемся на сексуальном насилии в ущерб прочим видам насилия. По подсчетам, двадцать процентов детей до достижения взрослого возраста подвергались сексуальному насилию, хотя последствия долговременной запущенности и физического насилия куда более пагубны. К примеру, физически запущенный ребенок, которого к тому же постоянно шпыняют, может с большей вероятностью пополнить криминальную среду, нежели ребенок, прошедший через сексуальное насилие. Между тем есть информация, что насильники детей, скорей всего, сами подвергались насилию, а вот большинство педофилов сексуальному насилию не подвергалось. Ну ладно, — завершил Роберт, — притомил я вас своей лекцией. Вы лучше скажите, в чем причина вашей любознательности насчет Галаада?