Читать книгу "Лики ревности - Мари-Бернадетт Дюпюи"

Она растерянно кивнула, поддернула шерстяную юбку и мягким кошачьим движением повернулась к нему спиной. Он угадал ее намерения и попытался запротестовать, впрочем, без особой настойчивости:

– Нет, Женевьева! Только не с тобой!

– Я так хочу, Арман! Я завидую той проститутке, потому что она дала тебе хоть немного радости. Пожалуйста, иди ко мне!

Не в силах сопротивляться, он встал и расположился у нее за спиной. Вид ее круглых ягодиц, просвечивающих сквозь кружево комбинации, лишил его остатков самообладания. Когда же он в нее вошел, Женевьеве пришлось ухватиться за спинку кровати, чтобы не упасть под его напором. По ее щекам снова потекли слезы, но на теперь она плакала от счастья. Арман неистовствовал в ее лоне, стонал и вскрикивал. Это было то, чего она больше всего хотела – целиком принадлежать ему. Скоро и она забылась в чувственном наслаждении, которого была лишена долгие годы.

Они испытали экстаз одновременно, в считанные минуты. Желая продолжения, Женевьева легла на спину. Арман отвернулся, чтобы поправить на лице повязку.

– Я успел выйти, – сказал он едва слышно. – Не хватало только сделать тебе ребенка! Подумать страшно. Только представь: навязать невинному малышу такого отца-образину!

– Зря так говоришь, Арман. К скольким детям по всей стране вернулись отцы-калеки, а они все равно их любят и уважают даже больше, чем прежде! Если бы не храбрость и жертвенность наших солдат, не было бы больше Франции!

– Может быть, но я, наверное, предпочел бы сдаться немцам, чтобы иметь возможность целовать тебя в губы, моя хорошая, – покачал головой Арман. – Нет ничего омерзительнее войны. Каждую секунду кто-то умирает, всюду изуродованные трупы, лошади с разверстыми брюхами, страх, постоянное зловоние в траншеях – везде, где бы ты ни оказался. И грязь, и вши… Знала бы ты, каких ужасов я насмотрелся. Одного парня из нашего батальона расстреляли за попытку дезертирства. Сколько нам твердили, что мы должны сражаться, а в голове – только одна мысль: бежать, чтобы не просыпаться с мыслью, доживешь ли до следующего утра!

Не меняя позы, восхитительная в своем бесстыдстве, Женевьева взяла любимого за руку и стала осыпать ее легкими, пикантными поцелуями.

– Твои пальцы такие тонкие и красивые. Совсем не изменились, – прошептала она. – А что, если мы придумаем новый способ целоваться?

Вовлекаясь в игру, он провел указательным пальцем по теплым губам возлюбленной – нежно, едва касаясь. Она ответила кончиком языка, и очень скоро оба испытали радость, подобную той, которую поцелуи дарили им в прошлом. Без прежней резкости, с большим вниманием к ощущениям партнерши, счастливый Арман, задыхаясь от блаженства, снова забылся у нее между ног.

– Я хотел бы умереть вот так, в тебе, – выдохнул он, с последним толчком изливая в нее свое семя.

– Не умереть, а воскреснуть, любовь моя, – поправила Женевьева. – Воскреснуть и жить со мной – с женщиной, которая любит тебя больше всего на свете!

Она почти выкрикнула последние слова, содрогаясь от долгого головокружительного оргазма. Склонившись над ней, Арман вынужден был признать поражение.

– Я хочу, чтобы мы попробовали, Женевьева, если только поклянешься никогда даже не пытаться увидеть мое лицо! Мне придется заказать себе маску – тонкую, из кожи ягненка. И у меня должна быть своя спальня с отдельной ванной, которой больше никто не будет пользоваться. И ты не станешь спать со мной в одной постели. Дай мне слово, Женевьева! Клянешься?

Этот крик вырвался у него сквозь слезы. Молодая женщина ласково погладила его по плечу.

– Все, что захочешь, клянусь тебе перед Господом, Арман! Клянусь всем, что для меня свято!

Она закрыла глаза, притянула его к себе – так, что он оказался сверху, – и порывисто обняла. Это был ее мужчина – любимый! – и отныне никто не сможет их разлучить!

Сен-Жиль-сюр-Ви, санаторий «Вилла Нотр-Дам», в тот же день, в тот же час

Онорина вышла из кабинета директрисы десять минут назад, но так и осталась стоять в коридоре, прижавшись спиной к стене. Перед глазами все поплыло – она плакала. Теперь ей ни за что не забыть бледно-зеленые стены, коричневый линолеум и невесомые, полупрозрачные кроны тамарисков за окном.

Анна обречена – таков вердикт врачей. Ни морской воздух, ни здоровая пища не остановили течение болезни. Несчастная мать никак не могла собраться с силами, чтобы вернуться в палату и посмотреть в доверчивые глаза дочери.

– Полагаю, ваша девочка понимает всю серьезность ситуации, – сказала ей женщина в белом халате, чьи седеющие светлые волосы были собраны в строгий узел.

Не могло быть и речи о том, чтобы увезти умирающего ребенка из санатория. Поселиться рядом и поддерживать девочку в последние часы ее недолгой жизни, тоже не представлялось возможным. «Какая несправедливость! – сверлила мозг назойливая мысль. – Ну почему именно она, моя крошка, моя куколка? Сколько бы ни ушло на это денег, я буду приезжать через день, спать в зале ожидания на вокзале, если понадобится, – чтобы быть здесь, рядом, когда… когда она решит нас покинуть…»

Подошла монахиня. Касаясь худенькой рукой креста, висевшего у нее на шее, она заговорила сочувственно:

– Мадам Маро, не так ли? Мы не виделись больше года. Я была в нашей миссии в Конго. Мадам, вы должны быть сильной! Нужно молиться за нашу дорогую маленькую Анну! Я только вчера узнала, что для нее уже ничего нельзя сделать. Я навещала ее сегодня во время утренней молитвы. Ваша дочь очень набожна, мадам. Она сказала, что боженька зовет ее в рай.

– Это всего лишь слова, сестра, – пролепетала Онорина. – Слова бедного ребенка, который заперт в четырех стенах вдалеке от семьи и своей матери. Я верю в Господа, но как принять божественную волю, которая вот-вот отнимет у меня ребенка?

Не зная, что сказать, монахиня понурилась и пошла прочь.

* * *

Между тем в палате маленькой Анны царило непривычное веселье. Изора водила тряпичную куклу по краю кровати, заставляя ее танцевать, разговаривать и смешить зрителей. Ее голос, обычно низкий и бархатный, теперь звучал пронзительно, иногда даже визгливо.

– Что-то скучно мне с вами! Fan de vesse! И все вокруг какое-то мрачное. Мамзель Анна, пощекочите-ка меня, может, хоть так посмеюсь! – куражилась кукла, неожиданно превратившаяся в марионетку. – А знаете, откуда я родом? Из деревушки под названием Феморо! Там живет женщина, которая печет самые вкусные булочки на свете!

– И бриоши! – вставил Жером, хохоча от души.

– Ой, вкуснотища! Вот бы получить кусочек!

Бледная, с синеватыми кругами под глазами, Анна смеялась и хлопала в ладоши. Блестящими от радости глазенками она следила за каждым движением куклы, а игрушка так и порхала в руках у Изоры.

– Что-то я подустала, мамзель Анна! Позволите мне прилечь на вашу подушку? Ой, а как меня зовут? Моя хорошенькая мамзель, надо бы придумать мне имя!