Читать книгу "В ожидании счастья - Виктория Холт"

Французы не могли забыть унижений Семилетней войны и всех уступок англичанам в результате поражения, И с 1775 года, еще в начале нашего правления, мы аплодировали американцам. Многие французы даже серьезно считали, что Франция должна объявить войну Англии. Я припоминаю, как муж говорил мне, что если бы мы объявили ей войну, то очень вероятно, что это могло бы привести к примирению Англии со своими колониями. В конечном счете все они были англичанами и могли бы сплотиться в случае нападения иностранной державы. Людовик никогда не желал прибегать к войне.

— Если бы я начал войну, — говорил он, — то не смог бы дать моему народу тех благ, которых я желал.

Тем не менее, когда Америка объявила независимость 4 июля 1776 года, мы все радовались и желали поселенцам всего самого наилучшего. Я вспоминаю, что в то время во Францию приезжали три американских представителя — Бенджамин Франклин, Силас Дин и Артур Ли. Какими торжественными они были! И какой у них был скромный вид в простеньких костюмах и при ненапудренных волосах. Они странно выделялись на фоне наших разодетых щеголей, но их везде принимали, и они пользовались популярностью, а когда маркиз Лафайет выехал в Америку, чтобы встать на сторону колонистов, многие французы последовали за ним. Они требовали, чтобы король объявил войну, однако Людовик продолжал выступать против этого, хотя секретно мы помогали Америке оружием, боеприпасами и даже деньгами. В это время произошло сражение между нашим кораблем «Бель Поль»и английским «Аретуза», и Людовик с неохотой был вынужден объявить Англии войну — хотя бы на море.

Я прислушивалась к тому, что Аксель говорил мне об американской борьбе за независимость. Он был горячим сторонником свободы, и я повторила его аргументы мужу. Это был один из тех редких случаев, когда я проявила интерес к государственным делам.

В то время Людовик стремился угождать мне, и я верю, что мой голос, добавленный к требованиям других, в определенной степени сыграл свою роль и привел его к решению объявить войну на море.

Я повсюду восторженно говорила об американцах и выступала против англичан. Однако когда кто-то попросил моего брата Иосифа высказать свое мнение, он ответил:

— По профессии я монархист.

Мерси передал мне это высказывание. Оно звучало как предупреждение, что я открыто поддерживаю тех, кто выступает против монархии.

Погода в то лето была очень жаркой, и моя беременность стала сказываться. Будучи не в состоянии много заниматься моционом, я любила в вечерней прохладе сидеть на террасе при свете луны или звезд. Терраса хорошо освещалась, а в оранжерее каждый вечер играл оркестр. Публике разрешалось свободно гулять по парку, и она пользовалась этим правом, особенно в теплые летние вечера.

Мы с невестками любили сидеть вместе на террасе. В этих случаях на нас всегда были простые белые платья из муслина или батиста и большие соломенные шляпы с легкими вуалями, которые скрывали наши лица. Поэтому нас часто не узнавали. Иногда к нам подсаживались люди и разговаривали с нами, не зная, кто мы такие.

Разумеется, время от времени это приводило к нежелательным происшествиям. Однажды, когда стемнело, со мной рядом сел молодой человек и стал делать мне авансы. Я разговаривала с ним, не понимая его намерений, а потом была вынуждена подняться и уйти, когда он ясно дал понять, что знает, что перед ним королева.

Такие происшествия были крайне нежелательны, особенно потому, что поблизости находились мои невестки. Наверняка они все расскажут либо тетушкам, которые осуждали все, что бы я ни делала, либо послу Сардинии, который будет рад приукрасить эту историю и распространить ее за границей. Определенно станут говорить, что я поощряю влюбчивых незнакомцев. Они выдумывали теперь обо мне самые скандальные истории, казалось, что это их любимейшее времяпрепровождение.

Когда пришла осень, я решила, что мне следует больше уединяться и не бывать в людных местах. У меня были все основания для этого. Поэтому все чаще и чаще я стала оставаться в своих покоях в окружении лишь самых близких друзей, моих дорогих мадам де Полиньяк, принцессы де Ламбаль и принцессы Елизаветы, которая с годами все более сближалась со мной.

Аксель де Ферзен часто бывал на этих собраниях, мы пели, музицировали и вели беседы. Это были очень славные дни. Что касается мужа, то он находился в состоянии постоянной тревоги, и я смеялась над ним, поскольку по десять раз на день он приходил ко мне в покои и обеспокоенно спрашивал, как я себя чувствую, или вызывал врачей и акушеров, подробно расспрашивал их, желая знать, все ли идет, как нужно.

Муки родов! Теперь они предстоят мне. Для любой женщины рождение первенца — пугающее, хотя, по-моему, и возвышающее испытание. А для королевы, кроме того, еще и общедоступный спектакль. Я могла дать жизнь наследнику короны, и поэтому вся Франция имела право смотреть, как я это делаю.

Город Версаль был полон любителей достопримечательностей. Было невозможно нигде найти комнату, начиная с первой недели декабря. Цены резко подскочили. Все были полны решимости стать свидетелем рождения ребенка.

Был холодный декабрьский день 18 декабря — я хорошо это запомнила, — когда начались схватки. В городе немедленно зазвонили все колокола, извещая, что у меня начались роды. Принцесса де Ламбаль и фрейлины поспешили в мою спальню, муж находился в состоянии крайней тревоги. Наш брак в течение многих лет служил темой постоянных пересудов, и поэтому он опасался, что к родам королевы будет проявлен излишний интерес. Он самолично укрепил большие гобеленовые ширмы вокруг моей постели специальным шнуром.

— Чтобы их нельзя было опрокинуть, — сказал он.

Насколько он оказался прав, сделав это! Покончив с ширмами, он направил гонцов в Париж и Сен-Клу, чтобы созвать всех принцев королевской крови, которые, в соответствии с традицией, должны были присутствовать при родах.

Не успели те приехать, как зрители штурмом взяли дворец, и многим удалось пробиться в спальню. Несмотря на все усилия воспрепятствовать нашествию посторонних, по крайней мере, человек пятьдесят были полны решимости посмотреть роды королевы.

Схватки усиливались и становились чаще. Я пыталась успокоить себя. Наступил тот момент, которого я ждала всю свою жизнь, — я становилась матерью.

Я договорилась с принцессой де Ламбаль, что она даст мне знать о поле ребенка условным знаком. В комнате было нестерпимо жарко, окна были наглухо законопачены от холодного зимнего воздуха. Однако никто не предполагал, что мне придется лежать в переполненной народом спальне. Люди стояли вплотную друг к другу, некоторые поднялись на скамейки, чтобы лучше видеть происходящее, при этом всей тяжестью опираясь на гобеленовые ширмы, которые могли бы опрокинуться на постель, если бы не предусмотрительность мужа, скрепившего их толстым шнуром. Я почувствовала, что мне нечем дышать. Приходилось преодолевать не только родовые схватки, но и мечтать о глотке свежего воздуха. Запах уксуса и духов, смешанный с запахом человеческого пота, и жара были невыносимы.

Всю ночь я провела в страшных муках, изо всех сил стараясь дать жизнь ребенку и… спасти свою собственную жизнь. Только утром 19 декабря в 11.30 произошли роды.