Читать книгу "Хрущев. Кремлевский реформатор - Энвер Ходжа"

Согласно документальным данным, вторая встреча Фомин — Скали состоялась только в 19.35 по вашингтонскому времени, то есть уже и после поступления в Вашингтон указанного письма Хрущева. Поэтому их беседы никак не могли повлиять на содержание этого письма. Как писал Трояновский, он вообще не припоминает, чтобы информация о контактах Фомина со Скали попадала в поле зрения Хрущева и тем более чтобы она оказала какое‑либо влияние на решения, принимавшиеся в Москве в ходе кризиса.

Мог ли не запомнить помощник Хрущева такую, казалось бы, важную информации? Думается, не мог. Дело совершенно в другом. Как пишет в своих воспоминаниях Фомин, в ответ на направленную им в Москву телеграмму с информацией о своих беседах со Скали (напоминаю еще раз — это произошло уже после поступления в Вашингтон письма Хрущева от 26 октября с формулой «вывод ракет в обмен на невторжение на Кубу») он получил от своего начальства указание попросить посла Добрынина направить в Москву информацию о беседах со Скали за своей подписью. Из этого явствует, что в ожидании поступления в Москву такой телеграммы за подписью посла текст телеграммы Фомина не рассылался руководству страны. А к тому времени, когда от Фомина поступило сообщение об отказе Добрынина подписывать телеграмму о его беседах со Скали (в Москве в это время уже было 27 октября и уже прозвучало по Московскому радио новое послание Хрущева Кеннеди), докладывать наверх информацию о беседах Фомина — Скали по линии КГБ вообще стало бессмысленным. Так что нет ничего удивительного в том, что Трояновский не помнит такой телеграммы.

Что же касается многократно высказывавшегося Фоминым, в том числе и публично, недоумения относительно отказа Добрынина отправить телеграмму о его беседах со Скали за своей подписью и попыток Фомина объяснить это ведомственными соображениями, в действительности здесь тоже все довольно ясно.

Посол не захотел делать это точно по той же причине, по которой начальство Фомина не решилось само доложить наверх его телеграмму, хотя на первый взгляд, казалось бы, КГБ было выгодно показать, что их работник прислал столь «ценную» информацию. В условиях, когда все «варилось» на кремлевской кухне, и никто — ни начальство Фомина, ни посол — не был в курсе, что именно там «варится», никому не хотелось «подставляться», получать по шеям за проведение каких‑то несанкционированных переговоров с американской стороной.

Мифичность этой истории состоит и в том, что версия Фомина и версия Скали об их беседах противоречат одна другой. Если Фомин утверждал, что формула «вывод ракет в обмен на невторжение» была предложена Скали, причем со ссылкой чуть ли не на самого президента, то Скали утверждал, что она исходила от Фомина. Поскольку же, согласно американским документальным данным, именно в таком варианте Скали рассказал госсекретарю Раску о беседе с Фоминым, то неудивительно, что в Белом доме восприняли высказывания Фомина (подлинные или приписанные ему Скали) как сочетающиеся с поступившим письмом Хрущева. Все бы ничего, если бы в высказываниях Фомина, по версии Скали, не имелся отсутствовавший в письме Хрущева весьма существенный элемент, а именно мнение о том, что демонтаж советских ракет на Кубе можно было бы провести под наблюдением ООН.

Рассматривая письмо Хрущева от 26 октября и высказывания Фомина в изложении Скали, по свидетельству директора ЦРУ Хелмса, как «фактически единый пакет», американская сторона, естественно, включила положение об инспекции ООН за выводом ракет в ответ Кеннеди на письмо Хрущева от 26 октября, как если бы оно содержалось и в самом письме. А это, как известно, вызвало затем серьезные дополнительные осложнения ввиду категорического отказа Кастро допустить на территорию Кубы каких‑либо инспекторов. Так что не всякие мифические казусы бывают безобидными.

* * *

Миф второй. В отличие от первого, который появился вслед за кризисом, этот родился спустя 30 лет как проявление «нового мышления».

Речь идет о полковнике Пеньковском, арестованном в октябре 1962 года в Москве и впоследствии расстрелянном за измену Родине. Так вот, согласно новорожденному мифу, переданная американской и английской разведкам Пеньковским информация о советских ракетных силах вообще и о технических характеристиках тех типов ракет, которые размещались на Кубе, в частности, сыграла, мол, весьма положительную роль в ходе карибского кризиса. «Без такой информации, — поведал американский журналист Дж. Шектер, — президент был бы вынужден принимать поспешные и более опасные решения».

Поверив на слово своему американскому коллеге, бывшая советская журналистка Н. Геворкян вслед за ним без тени сомнения заявила, что мирному выходу из карибского кризиса «в значительной мере способствовала передававшаяся офицером советской разведки на Запад информация», и эти сведения помогли «пройти по лезвию ножа, не оступившись в ядерный беспредел». А посему, делала она вывод, «предательства, подобные тому, которое совершил Пеньковский, следует трактовать как благо».

Оставляя в стороне моральный аспект такой постановки вопроса, обратимся опять к фактам, к свидетельствам гораздо более компетентных в этом деле людей, чем упомянутые журналисты. Так, М. Банди, тогдашний помощник президента по национальной безопасности, на прямой вопрос, оказала ли какое‑либо влияние на позицию американской стороны в ходе карибского кризиса переданная Пеньковским информация о ракетном потенциале СССР, столь же прямо ответил, что хотя ЦРУ очень гордилось этим своим агентом, но «к подлинным оценкам и действиям правительства США в ракетном кризисе Пеньковский не имел никакого отношения».

Этот лаконичный ответ Банди существенно дополняет рассказ Рэймонда Гартгоффа, много лет проработавшего и в ЦРУ, и в государственном департаменте США и имевшего касательство к анализу поступавшей от Пеньковского развединформации, а также к карибскому кризису. Вот его свидетельство: «На деле, хотя с апреля 1961 года по сентябрь 1962 года Пеньковский предоставил огромное количество важной военной информации, он не располагал сведениями и не мог сообщить что‑либо о ракетах на Кубе». Что касается полученной от Пеньковского информации о советских ракетах, в том числе тех типов, которые затем начали размещаться на Кубе, она, по словам Гартгоффа, лишь несколько дополняла сведения, получение которых обеспечивалось американскими национальными техническими средствами, и поэтому к карибскому кризису имела «второстепенное отношение и ничего большего».

В то же время Гартгофф поведал о Пеньковском такое, от чего волосы встают дыбом и о чем следует знать тем, кто готов превратить этого предателя чуть ли не в спасителя человечества. А произошло следующее. Связь с представителями американской и английской разведок в Москве Пеньковский поддерживал через тайники. Но на случай чрезвычайных обстоятельств были обговорены условные неречевые сигналы, которые он должен был передать своим хозяевам по телефону. В числе таких сигналов, наряду с сигналом «меня пришли арестовывать», был и сигнал «грядет война», который должен был означать, что СССР изготовился к нанесению первого удара. Так вот, когда в ночь на 23 октября 1962 года (то есть в самом начале карибского кризиса) пришли его арестовывать, Пеньковский успел передать телефонные сигналы, но не только тот, который был предусмотрен на этот случай, но и сигнал «грядет война».