Читать книгу "На службе в сталинской разведке. Тайны русских спецлужб от бывшего шефа советской разведки в Западной Европе - Вальтер Кривицкий"

16 марта мой самолет сел в Гельсингфорсе в Финляндии и той же ночью отправился поездом в Ленинград. Это был обычный маршрут, которым я пользовался в последние годы для въезда в Союз и выезда из него. Причина, по которой я избегал прямого пути через Германию, имеет отношение к событиям 1923 года. Я был, как уже говорил раньше, одним из советских офицеров, занимающихся созданием базовых подразделений красной армии в Германии. Эта работа привела к тому, что у меня возникли некоторые проблемы с полицейскими властями Берлина, и в течение двух месяцев 1926 года я жил на нелегальном положении в тамошнем советском посольстве. Хотя впоследствии я все же несколько раз тайно проезжал через Германию, это теперь стало опасным после прихода к власти Гитлера в 1933 году. Москва не хотела, чтобы я имел хоть какие-то шансы угодить в лапы гитлеровского гестапо.

Вот поэтому в марте 1937 года я и возвращался домой через Скандинавские страны. На этот раз из-за чистки ОГПУ ограничило количество въездных виз в Советский Союз, а потому на наших границах практически не было движения. Единственными пассажирами, ехавшими со мной в поезде, были три американца, видимо путешествующие по дипломатическим паспортам, поскольку их багаж не проверяли. Группа состояла из супружеской пары и блондина лет тридцати, на голове которого возвышалась черная меховая шапка. Он говорил по-русски и был, судя по всему, сотрудником американского посольства в Москве. Они обменялись несколькими репликами с работником таможни по поводу дипломатического багажа, состоявшего из множества огромных пакетов, содержимое которых стало предметов забавных предположений советских таможенников.

У железнодорожных касс в Ленинграде я столкнулся со своим старым другом и товарищем.

– Ну, как дела? – спросил я его.

Он быстро оглянулся и ответил приглушенным голосом:

– Аресты, одни аресты. В одной только Ленинградской области арестовано более семидесяти процентов всех директоров фабрик, включая и военные заводы. Это официальная информация, которую мы получаем из комитета партии. Никто не застрахован. Никто никому не доверяет.

В Москве я остановился в гостинице «Савой», так как свою квартиру мы сдали одному из коллег. Чистка была в полном разгаре. Многие мои товарищи исчезли. И было весьма опасно расспрашивать о судьбе жертв. Я звонил друзьям, но многие не отвечали на мои звонки. А те, кого я все еще мог видеть, носили непроницаемые маски на лицах.

Один из моих ближайших друзей – Макс Максимов-Уншлихт, племянник бывшего заместителя наркома по военным делам, занимал вместе со своей женой соседний номер. Почти три года Макс работал руководителем нашей военной разведки в нацистской Германии, то есть занимал пост, который считался у нас одним из самых рискованных. Он недавно женился на девушке из провинции – талантливой художнице, приехавшей в Москву учиться живописи. Поскольку она почти всегда была дома, я обычно хранил свои личные бумаги у них в комнате.

У меня была привычка заглядывать к Уншлихтам по вечерам, и за разговорами мы часто засиживались до утра. Я жаждал новостей. Дядя Макса уже впал в немилость. Его сместили с высокого поста в армии и дали не имеющий никакого значения пост секретаря Центрального исполнительного комитета СССР. Каждый день исчезали друзья, коллеги и родственники Уншлихтов. Среди них многие были видными генералами и комиссарами.

– За что арестовали генерала Якира? За что схватили генерала Эйдемана? – спрашивал я Макса.

Но Макс был несгибаемым сталинцем. Не отвечая на мои вопросы, он все время защищал чистку в целом.

– Настали опасные времена для Советского Союза, – говорил он. – Кто против Сталина, тот против революции.

Однажды вечером я очень поздно вернулся в гостиницу. И пошел спать, не постучав в дверь номера Уншлихтов. Посреди глубокой ночи меня разбудил шум, исходящий из коридора. Я подумал, что, наверное, за мной пришли из ОГПУ. Но ко мне никто не вошел. В семь утра в мою дверь постучали. Открыв, я увидел жену Макса Регину: по ее щекам катились слезы, а в глазах застыл ужас.

– Они забрали Макса! Они забрали Макса! – только и смогла выговорить она.

Оказалось, что Макса арестовали накануне вечером, как только он вошел в холл гостиницы, возвращаясь домой с работы. Ночью агенты ОГПУ осматривали и обыскивали его комнату и случайно забрали мои личные бумаги вместе с остальными изъятыми материалами. Рано утром директор гостиницы объявил Максимовой-Уншлихт, что в течение часа она обязана освободить номер. У Регины не было родственников в Москве. Денег тоже не было. Но даже имей она деньги, она все равно не смогла бы снять квартиру в Москве за такой короткий срок.

Я попытался было уговорить директора гостиницы не выгонять ее, но он оставался непреклонным. Его отношение ко мне тоже изменилось. Разве я не был близким другом Макса? Выражение его лица ясно говорило о том, что он не считает мое положение таким же прочным, как раньше.

Я позвонил одному нашему общему другу – высокопоставленному сотруднику военной разведки, с которым я встретился двумя вечерами ранее в комнате Макса. Я спросил его, не может ли он что-то предпринять, чтобы Регину не выбросили на улицу. Его ответ был кратким и резким:

– Макса арестовало ОГПУ. Следовательно, он враг. Я ничего не могу сделать для его жены.

Я пытался спорить с ним, но он недвусмысленно дал мне понять, что мне не стоит вмешиваться в это дело. И повесил трубку.

Тогда я позвонил сотруднику ОГПУ, занимавшемуся арестом Макса, и потребовал немедленно вернуть мои личные документы. Я решил действовать решительно и без колебаний. К моему удивлению, сотрудник был весьма вежлив.

Когда я объяснил ему причину, по которой хранил свои бумаги в номере Макса, и выразил готовность приехать и забрать их, он ответил:

– Товарищ Кривицкий, я сейчас же пришлю вам пакет с курьером.

В течение часа я получил свои бумаги обратно. Весь день я пытался устроить все так, чтобы Регина могла вернуться ночью в свой родной город. Я дал ей необходимые деньги. Мы узнали, что ей не стоит оставаться в Москве, поскольку ей все равно не дадут свидания с мужем, и она не сможет ничем ему помочь. В то время политическим заключенным ничего нельзя было посылать, даже продукты или пакеты с одеждой.

В тот день, придя в кабинет, я знал, что первым делом мне нужно подготовить два отчета о своих отношениях с Максом. Один из них для моего начальства в Комиссариате по военным делам, другой – в парторганизацию. Согласно неписаному закону, так должен был поступать каждый член партии – подробно изложить историю своих взаимоотношений с любым человеком, обвиняемым в политических проступках. Не написать такой доклад было все равно что признать свою вину.

Шпионы рыскали по всей стране. В соответствии с указаниями Сталина, первейшей обязанностью каждого советского гражданина был поиск предателей. Ведь именно он предупреждал, что «враги народа, троцкисты и агенты гестапо» прячутся повсюду, проникают в любую область. Ежовская машина террора так интерпретировала слова Сталина о необходимой бдительности: «Обвиняйте друг друга, доносите друг на друга, если хотите остаться в живых».