Читать книгу "Штамп на сердце женщины-вамп - Дарья Донцова"

Зинкина бесцеремонно показала на старшую Демидову пальцем:

– Она взяла рубашку и брюки Темы, измазала их кровью несчастной женщины и вложила ей в руки прядь волос Артема. Я устала жить с психом в каморке в сыром подвале, где никогда не было свежего воздуха. Демидова посулила мне новую квартиру, пообещала пристроить уборщицей в НИИ, где ее муж служил. Борис начальником в другом месте стал, но прежние контакты сохранил…

Зинкина запнулась, потом вдруг накинулась на меня:

– Нечего такими глазами смотреть! Осуждаете меня за то, что Артем в поднадзорную палату загремел, да?

– Нет, – ответила я. – В моей жизни не было столько испытаний, как у вас. Не имею права на осуждение.

– Знаю, понимаю, вижу, – впала в истерику Светлана. – На лице у вас громадными буквами написано: «Зинкина дрянь». Знаете, каково это – дворником пахать? Каждое утро, невзирая на погоду, в четыре тридцать с метлой-лопатой-скребком во двор выходить? Дерьмо собак-кошек собирать? А жильцы рожи корчат: плохо убрано. Никто с тобой не поздоровается, все за шваль тебя считают, потому что ты ничего собой не представляешь. Холод до костей пробирает, ветер дует… Да я, чтобы в тепле полы мыть, на все готова была!

Я отвела глаза в сторону. Нет легкой работы. Моя лучшая подруга Оксана, прекрасный хирург, имеет диплом московского медвуза с отличием. Ксюта всю жизнь встает в четыре утра, потому что в семь тридцать она уже в операционной, а до больницы, где Оксана служит, от ее дома два часа езды. Она делает три операции в день, а потом выхаживает своих больных, если надо, остается на ночь. На Ксюте лежит ответственность за жизнь других людей. Другая моя подруга Рита, воспитательница в детском саду, начинает трудиться в семь часов утра. На ее руках малыши, которых надо одеть на прогулку, раздеть, покормить, уложить спать, утешить, поцеловать, похвалить, выучить с ними стишок, а потом выслушать упреки от мамаши, которая, забыв, что садик закрывается в семь, явилась за малышом в девять, пахнет алкоголем и возмущается, что ребенок не бросился к ней с объятиями. Зинкина понимает, что поступила подло, и теперь пытается себя оправдать. Многие люди живут в плохих условиях: в бараках, коммуналках, в аварийных домах, но мало кому придет в голову улучшить свою жизнь, выдав брата, пусть и психически больного, за убийцу. Светлана раскаялась в содеянном, она носила Артему передачи, а когда ему разрешили вернуться домой, заботилась о нем, терпела побои, пыталась его лечить, внутренний голос постоянно шептал ей: «Ты гадина, посадила Тему за квартиру и работу в тепле». Вот почему Зинкина кинулась к Марии Ивановне требовать денег на похороны брата, она хотела заглушить свое вечное чувство вины. И у меня попросила за свой рассказ денег на надгробие из тех же побуждений. Памятник она хочет поставить не ради увековечивания памяти покойного, а для того, чтобы она наконец обрела душевное равновесие, могла сказать себе: «Да, я представила брата убийцей, помогла Геннадию уйти от ответственности, но исправила то, что совершила. Посмотрите, какой камень у брата на могиле! Я хороший человек, я ему памятник поставила. Я не виновата в том, что сделала, меня тяжелая жизнь вынудила так поступить».

Глава 35

– Все вранье, – заявила Мария Ивановна.

– Все? – повторила я.

– Все! – отрезала Демидова. – И Галина, и Светлана брехуньи.

Федорова перекрестилась и промолчала, а Зинкина взвилась ракетой.

– Во дает! И как я квартиру надыбала в кооперативе?

– Откуда мне знать? – пожала плечами Мария. – В СССР, если в семье был сумасшедший, люди имели право получить жилье вне очереди.

Виктор щелкнул пультом, на экране телевизора, висящего на стене, появилось изображение каких-то документов.

– Несколько дней кропотливой работы в соответствующих архивах, и можно найти любые бумаги, – сказал адвокат. – Много лет прошло, а документы сохранились. Иногда хранилища заливает водой, может случиться пожар, крысы сгрызут папки, или их банально потеряют. Но в нашем случае ничего такого не случилось. Это дарственная Бориса Константиновича, он перевел свой пай на имя Зинкиной. А вот протокол общего собрания членов ЖСК, на котором Светлану приняли в кооператив. Госпожа Демидова, бумаги подтверждают правдивость слов уборщицы. Одного не пойму, почему никого из жильцов не удивил поступок вашего мужа?

Зинкина повернулась к Марии:

– Я спросила вас: «А ко мне не станут с вопросами приставать?» Вы ответили. «Не волнуйся, Борис уже из НИИ ушел, про перевод пая будут знать только нотариус и председатель ЖСК, оба молчать станут. Общее собрание созывать не надо. Председатель протокол составит, дату напишет, решение в документе укажет, но никого собирать не станет. До народа не сразу дойдет, что апартаменты твои, ну, посудачат, может быть. Дом большой, в нем сто восемьдесят квартир, большинство жильцов друг друга в лицо не знает. Да, кооператив от НИИ, но живут в нем родители сотрудников, их дети. Не волнуйся.

– Понятно, – кивнула я.

– Что вам понятно? – неожиданно спросила старшая Демидова.

– Вы спасали старшего сына, – ответила я. – Мать ради ребенка на все готова.

– Во дают, – выдохнула Флора. – И при этом меня осуждают! Ненавидят Марфу! А сами! Генка женщину убил! Ясно теперь, почему Борис Константинович умер, он все знал, и сердце у него не выдержало.

Геннадий Борисович стукнул кулаком по колену.

– Не виноват я.

– Конечно! – засмеялась Флора. – Только изнасиловал бедную женщину и ножом истыкал!

– Наглая гадина! – вскипел Геннадий. – Явилась к нам домой, про беременность свою заявила, маме велела: «Пиши прямо сейчас заявление на развод, иначе подохнешь со своим сыночком!» Она заорала: «У меня в шкатулке яд от шаманки! Все погибнете!» Отца тогда в квартире не было, только я и мама, она как про отраву услышала, на пол села. Эта дрянь вытащить шкатулку не успела, я схватил… Дальше туман. Не помню, как ее насиловал, как ножом пару раз ткнул, в глазах темно было, я собой не владел. Как в тумане действовал, в состоянии аффекта.

– Миша вам помогал? – уточнила я. – Ему уже четырнадцать исполнилось, взрослый совсем.

– Я в деревне был, – уточнил Михаил, – с бабушкой.

– А‑а‑а, – протянула я, – и вам ничего не сказали.

Миша передернулся.

– Нет. Меня в тот год долго в селе держали, я вернулся в Москву уже в новую квартиру. Краем уха слышал, что в подъезде бабу, которая хотела на прием к целительнице попасть, убили. Генка на тело наткнулся, перепугался сильно, потом боялся в подъезд заходить, вот родители и переехали спешно. А вскоре папа умер, он на новом месте всего ничего прожил.

– Какого черта вы в давно забытом деле копаетесь? – вскипела Мария Ивановна. – Хотите Гену в убийстве Кукасян обвинить? Ничего не получится.

– Вот тут вы, похоже, правы, – вздохнула я. – А куда коробочка делась? Ну та, где порошок шаманка держала? Вы ее в мусор вытряхнули?