Читать книгу "Тупик либерализма. Как начинаются войны - Василий Галин"

Но на следующий день 30 января Гинденбург назначил Гитлера канцлером. Германии. «Никогда широкие народные массы не приветствовали и не встречали таким ликованием ни одно правительство Веймарской эпохи… — отмечал Нольте. — В Берлин по улицам стекались гигантские колонны, не нуждаясь в полицейской защите, и окруженные симпатией наблюдателей, в военной форме и военном строю, они проходили через Брандербургские ворота мимо резиденции рейхспрезидента и нового рейхсканцлера»{797}.

Гитлер стал последней надеждой Германии. Генерал фон Фрич, Главком сухопутных войск, отправленный Гитлером в отставку, тем не менее говорил: «Этот человек судьба Германии, как в добром, так и в злом. Если он теперь свалится в пропасть, то увлечет за собой всех нас. Сделать ничего нельзя». Гитлер не сомневался в своей исключительности, несколько лет спустя он заявлял: «В сущности, все покоится на мне; все зависит от моего существования. Вероятно, никто и никогда не будет в такой степени, как я, пользоваться доверием германского народа. Вероятно, никогда в будущем не будет такого человека, располагающего такой властью, как я. Вот почему мое существование является политическим фактором наибольшего значения… я — незаменим. Ни военный, ни штатский не могут меня заменить. Я знаю свои способности и свою силу воли… Судьба рейха зависит от меня и только от меня»{798}.

Гитлер, по воспоминаниям современников, производил магнетическое впечатление: «Мощь его личности трудно поддается описанию, — вспоминал Папен, — В его манерах и внешности отсутствовали даже намеки на доминирующий характер или гениальность, но он обладал колоссальной силой внушения и исключительной способностью подчинять своей воле не только отдельных людей, но, что самое главное, большие массы народа. Он умел подавить и убедить в своей правоте всякого, кто находился с ним в постоянном контакте. Даже люди, взгляды которых радикально отличались от его собственных, начинали верить по крайней мере в его искренность»{799}.

А. Шпеер, излагая причины своего вступления в НСДАП, писал: «Я вовсе не выбрал НСДАП, я перешел к Гитлеру, чей образ при первой же встрече произвел на меня сильнейшее впечатление, которое с тех пор уже не ослабевало. Сила убеждения, своеобразная магия отнюдь не благозвучного голоса, чужеродность, пожалуй, банальных манер, колдовская простота, с которой подходил к сложности наших проблем, — все это сбивало меня с толку и в то же время завораживало»{800}. Шпеер заострял внимание на прагматизме Гитлера: «…было бы ошибкой отыскивать у Гитлера идеологически обоснованный архитектурный стиль. Это не соответствовало бы его прагматическому мышлению»{801}. Геббельс от восхищения Гитлером просто не находил слов: «Ему невозможно возразить. Это бьет в самую точку. Он гений. Очевидно: он творящее орудие божественной судьбы. Я потрясен им…»{802}.

Слова Папена, Шпеера, Геббельса можно расценить, как предвзятые, но вот уже группа англиканских священников выражает «безграничное восхищение моральной и этической стороной национал-социалистической программы…». Английский журналист В. Бартлет, описывая свое интервью с Гитлером, буквально воспел «его огромные карие глаза — такие большие и такие карие, что поневоле становишься лиричным». И это при том, что у Гитлера были голубые глаза{803}. У. Черчилль с симпатией писал о том, как энергично и настойчиво Гитлер вел борьбу за власть в Германии, обнаружив в этой борьбе «патриотическое рвение и любовь к своей стране»{804}. 19 мая 1933 г. ведущий политический обозреватель своего времени У. Липпман, прослушав по радио выступление Гитлера, охарактеризовал его, как «подлинно государственное обращение», дающее «убедительные доказательства доброй воли» Германии. «Мы снова услышали, сквозь туман и грохот, истинный голос подлинно цивилизованного народа. Я не только хотел бы верить в это, но, как мне представляется, все исторические свидетельства заставляют верить в это»{805}.

Однако, несмотря на все таланты Гитлера, он никогда не пришел бы к власти, если бы для этого не создалось соответствующих условий. Гитлер пришел к власти только после того, как с кризисом не смогли справиться его демократические предшественники. Мюллер капитулировал первым, Брюнинг продержался у власти чуть более двух лет. Президентские канцлеры, уже по сути полудиктаторы: Ф. Папен — 6 месяцев, Шлейхер — менее 2 месяцев. Ф. Папен наканне прихода Гитлера к власти в этой связи утверждал, что нацистское государство возникло «пройдя до конца по пути демократии». Г. Геринг в своей оправдательной речи на Нюрнбергском трибунале был еще более категоричен: «Демократия привела Германию к катастрофе. Только принцип вождя мог ее спасти»{806}.

Производство промышленной продукции, экспорт и безработица, на конец года, 1933=100%[103]

Гитлер стал вождем немецкого народа, но на деле он оставался лишь заложником тех сил, которые привели его к власти. «Сам Гитлер, божественный вождь, меньше, чем кто-либо, может проводить свою личную политику, — отмечал в этой связи Э. Генри. — Он стремится быть математической равнодействующей всех разнородных сил, которые борются в его партии, чтобы оказаться признанным пророком. От того, как это ему удастся зависит его популярность»{807} (выделено в оригинале). Аналогичную мысль высказывал и У. Черчилль: «Диктатор, при всем своем величии, находится во власти своего партийного аппарата. Он может двигаться только вперед; назад пути ему нет. Он должен наводить своих гончих на след и спускать их на зверя, иначе он, подобно древнегреческому Актеону, сам будет ими растерзан. Всесильный внешне, он бессилен внутри»{808}.

Гитлер стоял первым, но не последним в списке претендентов на абсолютную власть. Он не был субъективным фактором, случайностью — злым гением Германии и мира, а являлся закономерным следствием действия объективных сил: «в гитлеризме нет ничего случайного»{809}. Если бы пришел не Гитлер, то был бы другой. В то время на ближайшей очереди стояли еще более радикально настроенные Геринг и Рем:

«Расстановка политических сил в лагере Гитлера очень неустойчива… — писал Э. Генри. — Чем сильнее будут трения между отдельными элементами… социальными и политическими группами, тем крупнее и значительнее будет становиться роль Геринга… Во имя своего бонапартизма он пойдет на все и за ним пойдут многие… Он с каждым днем все больше становится «человеком сильной руки» в национал-социалистической партии, воплощением северогерманского прусского духа в отличие от колеблющегося «центриста», «австрийца Гитлера»{810}. Геббельс отмечал в 1931 г.: «У Геринга мания величия… Ему уже мерещится, что он рейхсканцлер»{811}. У. Додд позже также заметит: «По-моему, он (Геринг) во всем похож на Муссолини и готов развязать войну в любой момент»{812}.