Читать книгу "Анатомия страсти - Аркадий Эйзлер"

Эрих Леви замечает: «Смерть – это часть жизни, и умереть с достоинством возможно лишь тогда, когда есть или была возможность прожить достойную жизнь» ( Erich H. Loewy . Leben und Tod aus medizinethischer Sicht).

Понятие «достоинство» не имеет точного определения, но все люди одинаковы по своему биохимическому составу, поэтому имеют равные права на жизнь, свободу и стремление к счастью.

Смертью заканчивается процесс жизни. Великий француз Жан Поль Сартр сказал: «Видимое – это преходящее, только невидимое остается».

Такое обобщенное отношение ко всему живому, обреченному на небытие, касается не только реалий, на фоне которых мы живем, но и нас самих. Мы должны умереть, мы все это знаем, но не хотим это принимать. Мы можем легко представить момент своего рождения, но нам очень трудно описать картину собственной смерти.

Жизнь имеет свои законы, которые укладываются в наши представления. Но и они в течение времени меняются по целому ряду причин. Так же трудно представить картину, как в аллеях парка вместо детворы, играющей в классики, прыгалки и догонялки, на лавочках целуются сгорбленные от старости старички со старушками.

Почему же смерть всякий раз предстает перед нами чем-то неестественным, неожиданным и пугающим? Мы боимся ее и неизвестность после нее. Мы не можем представить себе, как наши близкие, друзья и даже враги останутся без нас.

Некоторые верят в загробную жизнь, переселение душ в других людей или животных, другие же во все это не верят, считая метафизическими бреднями, доверяя только материальности «пароходов, строчек и других добрых дел».

...

Понятие «достоинство» не имеет точного определения, но все люди одинаковы по своему биохимическому составу, поэтому имеют равные права на жизнь, свободу и стремление к счастью.

Итак, какие мысли посещают нас, о чем мы думаем на склоне дней, находясь под гнетом физических страданий, прощаясь с уходящими жизненными силами? Каковы эти последние минуты жизненного пути? Мозг продолжает лихорадочно работать, а что происходит с душой? Подоспеют ли вовремя служители культа, пытаясь успокоить ее?

Конечно, нам бы помогла волшебная пилюля, которая погрузила бы нас в мир грез, иллюзий и фантазий. Но это будет уже нечто совсем иное, ничего общего не имеющее с человеком, прожившим долгую и насыщенную жизнь и лежащим сейчас на смертном одре. Со стороны это дряхлое тело, лишенное физических и душевных сил, но на самом деле это целая вселенная, наполненная переживаниями, радостями и страданиями прожитого, это дух и душа, мятущиеся и вечно ищущие, спешащие, отдающие распоряжения и воспринимающие указания. От кого – от Бога, от близких? Или человек находится во власти воспоминаний, пытаясь напоследок что-то исправить, привести в порядок, договориться, уладить. Или, наоборот, его душа разрывается от страданий и обид, которые, по его мнению, были несправедливы, от жажды мести и возмездия за проигранные схватки и битвы ушедших времен, за неразделенную и поруганную любовь, оставившую глубокий след и незаживающую всю жизнь кровоточащую рану.

Трудно однозначно ответить на все эти вопросы, носящие совсем не ритуально-обывательский характер. Но можно задать другой, тесно связанный с предыдущим, но несущий меньшую метафизическую нагрузку.

Что же происходит с человеческим духом, о котором мы знаем, что его становлению и развитию способствуют черты характера низменного происхождения, запрятанные в глубинах человеческой натуры, которые, однако, обеспечили ему победу в борьбе за выживание, которую вели еще предки?

Чего больше в человеческом духе – этом аккумуляторе и балансере человеческих чувств, – плохого или хорошего? Индикатором этого баланса являются взаимоотношения двух полов, знаменующие собой кульминационный пункт процесса размножения и самоутверждения видов, вскрывающий все противоречия, которые заложила и реализовала матушка-природа по указанию свыше, превратив акт зачатия в поединок страстей двух сторон и наделив участников не только взаимным влечением, но и агрессивностью и изворотливостью. Весь этот каскад стратегических концепций не ускользает от дотошного взгляда ученых и аналитиков, которые спешат внести коррективы в существующие представления и тенденции. Однако дотошные аналитики и стратеги человеческой души не смогут никогда сказать лучше, чем это сделал Лев Толстой в своем бессмертном романе «Война и мир», описав сцену встречи Наташи Ростовой и Андрея Болконского. Его ищущий взгляд случайно выхватил из толпы ярких дам неброскую фигурку Наташи. И он, сравнивая ее с роскошной Элен, находит, что ее «обнаженные плечи и руки были некрасивы, по сравнению с плечами Элен. Груди не определены, руки худы, но Элен уже, казалось, покрылась лаком от всех тех тысяч взглядов, которые касались ее тела. А Наташа казалась девушкой, которую первый раз оголили и которой было бы очень стыдно, если бы ей не сказали, что так надо… Но едва он обнял этот тонкий и подвижный стан, и она зашевелилась так близко от него и улыбнулась ему, вино ее прелести ударило ему в голову, он почувствовал себя ожившим и помолодевшим, когда остановился и, оставив ее, стал глядеть на танцующих».

Может быть, у человека, сломленного физическими страданиями или агонией на смертном одре, в душе появится гордость за то, что он был наделен счастьем любить и быть любимым.