Читать книгу "Убийцы Российской Империи. Тайные пружины революции 1917 - Виталий Оппоков"

«В Германской партии он принадлежал к самому левому крылу, — говорил Плеханов о Парвусе. — Около 1900-х годов он пришел к тому убеждению, что скоро предстоит всемирный социалистический взрыв. Это убеждение он впоследствии сообщил подпавшему под его влияние Троцкому. С этим убеждением он в 1905 году приехал в Россию, где он, впрочем, большого успеха не имел. Здесь он, как известно, был арестован, сослан в Сибирь, откуда бежал и опять очутился в Германии. Здесь он, несмотря на крайний радикализм своего образа мыслей, большой популярностью не пользовался. Социал-демократы смотрели на него как на человека некорректного в частной жизни и не совсем надежного в денежных делах. Может быть, вследствие этой непопулярности он переехал в Константинополь, где, по слухам, сошелся с младотурками».

Когда началась война, Парвус, по словам Плеханова, вернулся в Германию. По пути он останавливался в Софии, где выступил на многолюдном митинге с утверждением, что «в интересах цивилизации и революции желательно, чтобы Германия победила Россию». Примечательно, что это утверждение, этот призыв почти слово в слово повторили те, кто, обвиняя в Первую мировую войну большевиков в «шпионских связях с немцами», во Вторую — всецело поддержали Гитлера в его «крестовом походе против большевистской России — врага европейской цивилизации».

«Русский» социал-демократ, показывал Плеханов, возвратился в Германию «не с пустыми руками», а обладателем «миллионного состояния». Объяснить, как это тому удалось, Плеханов не мог, но сообщил Александрову пересуды о том, что Парвус нажил капитал «хлебными спекуляциями во время войны». Политическое лицо тоже изменилось: теперь он примкнул не к левому, а к правому крылу германской социал-демократической партии. Это его «новое лицо» нашло отражение в издаваемой Парвусом в Мюнхене газете, прославлявшей подвиги германского генерал-фельдмаршала Гинденбурга, подавившего впоследствии Ноябрьскую революцию в Германии, явившегося одним из руководителей интервенции против Советской России, передавшего в 1933 году, будучи президентом, всю власть нацистам.

«Скромный» Плеханов не забыл отметить и свои «заслуги». Он говорил Александрову: «Не без гордости добавлю, что в Германии Парвус написал против меня брошюру, распространявшуюся германским правительством в лагерях военнопленных. В этой брошюре он обвинил меня в том, что я изменил революции и т. д.».

Вот, оказывается, какое это страшное зло было — Парвус, которому поклонялся Троцкий (неважно, что это было в давние молодые годы последнего) и который финансировал «шпионскую деятельность большевиков» из своего «нечистого состояния», пополняемого за счет немцев и доверчивых людей типа Горького.

Не менее, чем Парвус, приобрел скандальную известность (по отзывам того же Плеханова) и сам Троцкий. Газета «Голос», выходившая в 1914 году, «главным сотрудником и, вероятно, редактором» которой он являлся, распространялась среди эмигрантов, «у которых преобладало пораженческое направление». Французы, не привыкшие к языку русских пораженцев, «очень скоро пришли к заключению, что „Голос“ издавался на немецкие деньги», и его поэтому закрыли. «В конце концов французское правительство, которое было склонно видеть в Троцком немецкого агента, выслало его из Франции. Это было приблизительно в середине 1916 года. Из Франции Троцкий выехал в Америку», — так обвинил Плеханов Троцкого. Но затем, вроде спохватившись, поправился: «Какие основания были у французского правительства считать Троцкого немецким агентом, а „Голос“ издававшимся на немецкие деньги, я не знаю. Если бы у французского правительства были неоспоримые доказательства этого, то оно не ограничилось бы высылкою. Не думаю также, чтобы в приказе о высылке Троцкого содержалось что-либо о том, что его считают немецким агентом».

Не было серьезных оснований, надо полагать, и у английского правительства, подвергшего менее чем через год Троцкого аресту, поскольку спустя месяц он был освобожден. Любопытно, что ходатайствовало об освобождении Троцкого Временное правительство, видимо, надеясь, что с его приездом в Россию он окажется полезным в борьбе с большевиками и в их компрометации. Еще более примечательно то, что следствие, возглавляемое Александровым, даже не посчитало нужным привлечь Троцкого наряду с другими активными участниками «июльского вооруженного выступления» к ответственности, хотя он накануне этих событий проявлял завидную, впрочем, как всегда, активность. Об этом свидетельствует приобщенное Александровым к делу заявление Троцкого, зарегистрированное в Министерстве юстиции 17 июля 1917 года под № 4090 и переданное следователю прокурором Петроградской судебной палаты. Вот его текст:

«Временному правительству.

Граждане министры!

Мне сообщают, что декрет об аресте, в связи с событиями 3–4 июля, распространяется на тт. Ленина, Зиновьева, Каменева, но не затрагивает меня.

По этому поводу считаю необходимым довести до Вашего сведения ниже следующее.

1. Я разделяю принципиальную позицию Ленина, Зиновьева и Каменева и развивал ее в журнале „Вперед“ и во всех вообще своих публичных выступлениях.

2. Отношение мое к событиям 3–4 июля было однородным с отношением названных товарищей, а именно:

а) о предполагаемом выступлении пулеметного и других полков т.т. Зиновьев, Каменев и я впервые узнали в заседании соединенного Бюро 3 июля, причем мы немедленно предприняли необходимые шаги к тому, чтобы это выступление не состоялось; в этом смысле т.т. Зиновьев и Каменев снеслись с центрами большевистской партии, я — с товарищами по „междурайонной“ организации, к которой принадлежу;

б) когда демонстрация тем не менее состоялась, я, как и тт. большевики, многократно выступал перед Таврическим дворцом, выражал свою полную солидарность с основным лозунгом демонстрантов: „Вся власть Советам“, но в то же время настойчиво призывал демонстрантов немедленно же возвращаться, мирным и организованным путем, в свои войсковые части и в свои кварталы;

в) на совещании некоторого числа членов большевистской и „межрайонной“ организации, происходившем глубокой ночью (3/4 июля) в Таврическом дворце, я поддерживал предложение т. Каменева: принять все меры к тому, чтобы избежать 4 июля манифестаций; и только после того, как все агитаторы, прибывшие из районов, сообщили о том, что полки и заводы уже решили выступать и что до ликвидации правительственного кризиса нет никакой возможности удержать массы, все участники совещания присоединились к решению приложить все усилия к тому, чтобы ввести выступление в рамки мирной манифестации и настаивать на том, чтобы массы выходили без оружия;

г) в течение всего дня 4 июля, проведенного мною в Таврическом дворце, я, подобно присутствовавшим тт. большевикам, неоднократно выступал перед демонстрантами в том же самом смысле и духе, что и накануне.

3. Неучастие мое в „Правде“ и невхождение мое в большевистскую организацию объясняются не политическими разногласиями, а условиями нашего партийного прошлого, потерявшими ныне всякое значение.

4. Сообщение газет о том, будто я отрекся от своей причастности к большевикам, представляет такое же измышление, как и сообщение о том, будто я просил власти защитить меня от „самосуда толпы“, как и сотни других утверждений той же печати.