Читать книгу "Вечер в Венеции - Полина Поплавская"

Именно так подбирал он гобелены, недостающие предметы мебели, ковры и другие всевозможные милые вещи и вещицы, которые должны были наполнить и преобразить его дом. В нем вдруг проснулась извечная венецианская страсть к роскоши. Выбрав что-нибудь, он отправлялся по указанному в каталоге адресу и долго беседовал и торговался с антикварами, всесторонне изучая и рассматривая приглянувшееся. Время для покупок было удачное – не сезон, и хозяева магазинов и лавочек охотно шли на скидки, стараясь не упустить придирчивого покупателя.

Первым крупным приобретением стал шелковый гобелен «Борьба сказочных зверей». Его принесли утром, и Луиджи вместе с доставившим покупку посыльным аккуратно разгладил гобелен на стене постепенно преображающейся гостиной. Когда посыльный ушел, Луиджи растянулся, глядя на гобелен, на скрипучей старинной кушетке, которую он сначала хотел, но в последний момент все-таки не решился выбросить, – кушетка напоминала ему о беззаботном детстве: когда-то она стояла в саду, и Луиджи вместе с измазанными соком шелковицы приятелями нередко дремал на ней в послеполуденный зной…

А сейчас он, не отрывая глаз, смотрел на будто ожившую стену: на чистом голубом фоне, оттененном кобальтовым орнаментом, сплетались в немыслимые клубки белоснежные тела единорогов, химер и грифонов. Его вдруг охватили страстные фантазии: великолепное тело Божены, невыразимо желанное, вспыхивающее в его воображении десятком красочных миниатюр, вдруг возникло перед ним и словно застыло на голубом фоне, оплетенное, как и фигуры животных, нежными усиками аканфового листа. Луиджи застонал, и из теплой пелены опалового тумана поплыли и заново захватили его пьянящие подробности их близости – когда он ворвался в Боженино одиночество и смог сделать то, о чем так страстно мечтал со дня их первой встречи на площади Сан-Марко. И он вспоминал и вспоминал все новые подробности тех минут, когда мог касаться ее тела не только глазами, но и губами, пальцами, когда наяву прижимался щеками к ее извивающимся бедрам, захлебывался ароматом ее укромностей и касался их языком, словно пробуя медовые ягоды ее пряной зрелости. «Неужели это возможно? Я и она – и больше ничего, только ночи и дни, проведенные вместе? И музыка воспоминаний, в которую каждое утро будет вплетаться новая пленительная тема…» Луиджи сел на кушетку и сжал голову руками, пытаясь удержать ускользающие видения. Но снова перед ним была лишь блестящая голубизна гобелена.

Все же надежда на скорую встречу не оставляла много времени его любовной тоске, и Луиджи с легким сердцем вернулся к своим приготовлениям. Он еще и сам не понимал, насколько выбираемые им предметы сродни вкусам и пристрастиям Божены. Выискивая из моря старинных вещей достойнейшие, он был так похож на женщину, для которой старался, что если бы Божена могла застать его за этим занятием, ее бы обязательно пронизал сладко-щемящий холодок узнавания себя в человеке, которого она любила – наверное, потому что она так давно ждала такой любви, такого родства душ и тел. И она бы поняла, что страхи, осаждавшие ее в последнее время, хоть и косвенно, но все же были связаны с ощущением пустоты, образовавшейся в ее душе после разрыва с мужем, и желанием заполнить ее…

Но Луиджи не позволял себе и надеяться на то, что он любим не меньше, чем любит сам, и продолжал, сам того не ведая, с удивительной проницательностью, разбуженной в нем любовью, готовиться к свиданию, разгадывая один за другим секреты очаровавшей его женской души, с каждым днем внутренне приближаясь к той, которую любил. Они еще не провели вместе ни одного дня, а Луиджи уже понимал Божену так, как никогда не понимал ее другой мужчина.

Постепенно его дом начинал дышать полной грудью: предметы и вещи, вплетаемые вдохновенным ожиданием этого незаурядного мужчины в уютную ткань его преображенного жилища, всегда оказывались в нем на своем месте – словно нитки в узоре старинного гобелена.

Не следуя моде и не будучи коллекционером, он делал покупки действительно вдохновенно. Особенно его привлекала мебель, которая была рассчитана на двоих. И вскоре в гостиной появились сдвоенные кресла-паучки, готовые обхватить сидящих вишневой вязью деревянных подлокотников, а в спальне – двуспальная кровать в форме двух овалов, наплывающих один на другой. В изголовье кровати Луиджи сам повесил восьмиугольное зеркало из муранского хрусталя, бронзовая рама которого была выложена маленькими мраморными пластинками, чем-то напомнившими ему матовые ноготки Божены.

Не имея возможности купить все, что ему хотелось, Луиджи выбирал самое-самое. А таким неизменно оказывалось то, что как-то связывалось в его воображении с образом любимой. Так пришли в его дом настольные часы с фарфоровыми фигурками влюбленных: нимфа, тающая в объятиях мускулистого красавца в тунике, напомнила ему о Божене упругостью форм, живостью пластики и прической. Молочного стекла декоративная тарелка с эмалью – видом церкви Сан-Джованни э Паоло – заняла свое место на стене в гостиной, потому что, глядя на нее, Луиджи вспомнил о церкви, где исповедовалась Божена. А оплетенный нитями жемчуга светильник из ретичелльского стекла имел изгибы, которые сродни плавным линиям ее шеи…

Когда дом был достойно обставлен, пришло время подумать и о меню. Сначала Луиджи даже не задумывался, чем станет угощать Божену при встрече, но посуда, подбираемая им так же тщательно, как и все остальное, сама подсказала ему, что должно быть на столе. Приобретенная им фаянсовая паштетница в форме рыбы наводила на мысль о паштете из пеламиды – и это было единственное блюдо, которое Луиджи мог приготовить сам. Чашу из агатового стекла, привезенную им с острова Мурано, так и хотелось наполнить орехами. Вызволенная из плена пыльной этажерки, затерянной в сумраке маленькой антикварной лавки, чаша из сетчатого стекла, подобно тончайшей паутине, должна была оплетать сочные фрукты. А узкогорлый кувшин с пурпурной росписью он выбрал для терпкого гранатового сока. Почему-то Луиджи казалось, что это и есть идеальный напиток любви. Ну а для янтарного кьянти он разыскал в чулане потемневший серебряный сосуд, отнесенный туда еще Бианкой: не умея чистить серебро, она просто убрала его с глаз долой и на этом успокоилась.

Луиджи мысленно добавил к сервировке два бокала темного стекла на вытянутых ножках, обнаруженных в недрах отправившегося на помойку шкафа, и старый подсвечник, пылившийся у него в спальне. «Лучи заходящего солнца – окна гостиной как раз выходят на запад! – и тревожные блики свечей сделают наши бокалы бездонными, позолотят волосы Божены и вообще…» – он точно не мог бы сказать, что означает это его «вообще», но, глядя на четыре больших окна, четыре золотистых проема, сквозь которые в гостиную бесцеремонно проникало вечернее солнце, уютно устраиваясь на вычищенном паркете вытянутыми прямоугольниками, похожими на розовые коврики, Луиджи уже предвкушал все прелести скорого свидания.

А следующим утром он понял, что все готово – ничего не забыто, и лучше уже не придумать. И тогда он позвонил Божене и назначил ей время и место для встречи – она согласилась.

Вечером следующего дня Луиджи встретил Божену у ее дома и, сдержанно пожав ей руку, молча повел к уже поджидавшей их в сумерках гондоле. Они поплыли, и вскоре зажглись фонари, закопченными каплями повисшие на облупившихся стенах домов. Зимние звезды тревожно замерцали в еще белесоватом небе. Лодка спокойно двигалась от поворота к повороту, и крошечный позолоченный лев на ее носу размеренно поднимался и опускался в такт движению весла.