Читать книгу "Убийство на Потомаке - Маргарет Трумэн"

— Она вошла в ресторан?

— Нет, в административное здание. В этом же доме помешается ресторан, куда заходил Сунь. Двери расположены рядом. Она несла большую спортивную сумку, и как видно, тяжелую.

— Что в ней было, как ты думаешь?

— Не могу сказать, но разве сам факт не примечателен?

— Да, верно. Нам надо будет хорошенько над этим поразмыслить. Ты сказала, что уже ела, так что мне теперь делать с двумя омарами?

— Ты их съешь. И я, может быть, попробую кусочек. Китайская пища не такая уж… ну, ты сам знаешь.

Анабела отличалась прекрасным аппетитом, у нее внутри как будто находился двигатель внутреннего сгорания, который моментально перерабатывал все, что в него попадало. Она быстро разделалась с одним из омаров и приличной порцией картофеля с луком. Они убрали на кухне и вернулись в кабинет.

— Я был сегодня в ресторане с Дарси Айкенберг.

— Правда, а почему?

— Я позвонил ей договориться о встрече, чтобы поговорить о письмах, но не хотел делать это в полиции. В конце дня мне нужно было переговорить с Джерри Мэлоном, он советует мне переместить инвестиции, так вот, я предложил ей подъехать к ресторану «Ки бридж».

— Ты имеешь в виду, что Мэлон предлагал что-то более рискованное? Айкенберг, наверное, была в восторге.

— Я бы так не сказал.

— Просто я считаю, что она без памяти влюблена в тебя, это совершенно очевидно.

— Может быть, это и было когда-то — увлечение студентки своим преподавателем, а сейчас вспомнилось.

— Ну хорошо, расскажи, как она отнеслась к письмам.

— Поразилась до глубины души. Естественно, ей захотелось узнать, как они ко мне попали. Я отдал ей письма вместе с рукописью Полин и предложил сравнить. Я ей сказал, что уверен в том, что Вендель не писал писем, и убежден в авторстве Полин.

— И как же отнеслась к этому очаровательная сыщица?

— Сначала восприняла скептически, а потом более серьезно. Она призналась, что может понять женщину, у которой неудовлетворенность от неразделенной любви могла вызвать подобные фантазии.

— Она намекала на тебя.

— Да, и мне стало очень неловко.

— Ты считаешь ее привлекательной? Хотя, думаю, спрашивать об этом глупо. Конечно да. Я нахожу ее именной такой. А у тебя не было искушения пойти до конца?

— Нет.

— Совсем нет?

— Немного, но не идти до конца, как ты выразилась. У меня возникла мимолетная внутренняя реакция.

— Обожаю, когда ты говоришь эвфемизмами.

— Я дал ей понять, что между нами ничего не может быть.

— Надеюсь, ты сделал это мягко.

— Мягко, но решительно.

— Хорошо.

— Я ее поцеловал.

— Серьезно?

— Все произошло как-то неожиданно. Вообще, поцеловала она меня. Нет. Мы поцеловали друг друга. Вот так это было. Я подумал, что ты захочешь об этом узнать. Она предлагает быть моим другом.

— Близким родственником, готовым к поцелуям?

— Поцелуев больше не будет. Мне кажется, ты сможешь ее понять.

— Почему?

— Потому что вы обе — красивые женщины. Ты сама знаешь, как это бывает. Помню наш разговор на эту тему вскоре после нашего знакомства. Речь шла о том, что красивых женщин и слишком интересных внешне мужчин часто не принимают сразу всерьез. Должно пройти некоторое время, чтобы окружающие осознали, что за яркой внешностью таких людей стоит еще и ум. Незаурядный, если говорить о тебе.

— А как у Дарси?

— У нее тоже светлая голова.

— Я люблю тебя, Мак.

— Я тоже очень люблю тебя, Анабела.

— Ты больше не будешь ее целовать, даже как друг?

— Нет, не буду.

В середине ночи Мак проснулся.

— Что с тобой? — спросила Анабела.

— Кошмар. Я опять вспомнил, как тот ребенок упал в водопад. Но теперь во сне вместо него был я. Я падал, кричал, меня крутило в водовороте.

Она нежно обняла Мака и не отпускала, пока дрожь у него не унялась и дыхание не стало нормальным.

— Извини, что разбудил тебя, — сказал он.

— Спи, это был всего лишь сон, — начала она, но это не было сном. Он действительно видел тонущего ребенка, и Анабела желала сделать так, чтобы из его памяти стерлось это ужасное, неотвязно преследующее его видение. В этот момент она почувствовала, что любит мужа как никогда сильно.

36 На следующее утро, в субботу

Общество «Алый грех» явно имело знакомства в небесной канцелярии. Субботнее утро выдалось ясным и свежим, прекрасный фон для убийства в парке Лафайета.

Хорошая погода привлекла публику задолго до назначенного на середину дня спектакля. К нескольким вечным демонстрантам, называвшим парк своим домом, присоединились сотни гуляющих, а вскоре их число перевалило за тысячу. Это были театралы, просто любопытные и туристы всех возрастов. Многие принесли с собой складные стулья или одеяла и выбрали самые удачные места. Заняв таким образом территорию, они разбрелись по парку, раскинувшемуся на семи акрах. Некоторые останавливались у больших скульптур, возвышающихся над площадью, кого-то заинтересовали мемориальные доски, не было недостатка в желающих сфотографироваться.

Смотритель Национального парка Ллойд Майес с чувством гордости стоял рядом со статуей, воздвигнутой в честь француза, чье имя носил парк. Мари Жозеф Поль Ивес Роше Жильбер дю Мотьер маркиз де Лафайет, названый сын американского народа, стал героем в войне за независимость, друзья и коллеги-военные называли его Жильбер. У подножия памятника находилась скульптура юной цветущей девушки. На курсах по истории Майес узнал, что это олицетворение молодой американской нации. В поднятой руке девушка держала меч. Как объяснили Майесу на тех же курсах, она просила Лафайета о помощи. Однако для туристов, особенно если это была молодежь и их чувства не задевало другое объяснение, смотрители вкладывали в уста девушки другие слова. По их мнению, она говорила: «Давай договоримся: ты отдаешь мне одежду, а я возвращаю тебе меч».

Майес предпочел бы остаться на своем прежнем месте на острове Рузвельта, но после того как там было найдено тело Полин Юрис, его перевели на площадь Лафайета. Хотя в ту ночь не он оставил открытыми ворота на мост, но очень придирчивый начальник решил, что в этом была и его вина. Смена места дежурства явилась определенного рода наказанием.

Майес считал этот перевод несправедливым, но так сложилось, что в последнее время все и всё оказались против него. Марджи уложила вещи и уехала к своей матери в Цинциннати. И хотя с ее отъездом он обрел некоторое спокойствие, по крайней мере, не с кем было ссориться, но одновременно пришло и чувство одиночества. Единственное, что вызывало у него улыбку, так это то, что она уехала именно в Цинциннати, а не в Лос-Анджелес, Детройт или Майами. Слово «Цинциннати» казалось ему очень смешным, и город он тоже считал смешным — и Майес улыбался своим мыслям. Но это были редкие моменты. В остальном его жизнь теперь состояла из безрадостных дней и длинных ночей.