Читать книгу "Голая правда - Светлана Успенская"

— «Голую правду»?

— Да, кажется, она так должна была называться… Алексей ходил весь черный последние дни, он был мрачнее тучи. И тогда я решила сама с ней поговорить. А если бы она не согласилась, тогда я…

— Что тогда?

— Не знаю… Я боялась к ней идти. Не то чтобы боялась, но как-то опасалась, ведь Алексей рассказал мне про нее много такого… Я не всему верила, ведь она, по его словам, получалась совершенным чудовищем. Но она была не такая, какую он описывал, — нежная, чувствительная. Трепетная, да-да, это верное слово — трепетная.

— Вы узнали номер квартиры, и что было потом?

— Я поднялась на этаж и позвонила… Я сразу узнала ее, хотя она была совсем иная, чем в кино.

— Она была одна?

— Да. Я сказала, что пришла поговорить, и она пригласила меня войти. Она была такая милая… Она улыбнулась, пожала мои руки и сказала, что догадывается, кто я. Что она именно такой и представляла меня. Она была такой сияющей в то утро… Сказала, что ей жаль, что она сейчас не может поговорить со мной по душам, потому что торопится, что я такая хорошенькая, и она одобряет выбор Алексея. Что надеется, что он наконец-то будет счастлив со мной.

— Она действительно торопилась?

— Да, она все время посматривала на часы. Я стала объяснять ей, зачем пришла. Она улыбалась и уверяла меня, что все недоразумения с затянувшимся разводом скоро будут устранены, пообещала мне, что с ее стороны уже никаких препятствий больше не будет. Сказала, что уже давно любит другого человека. Она была такая… Такая возбужденная…

Ирина задумалась, расширив глаза и уставившись в одну точку.

— Что же было дальше? — прервал молчание Костырев.

— Что дальше? — внезапно очнулась Тишина. — Ничего. Я поблагодарила ее, она поцеловала меня, и я ушла.

— И все?! — в изумлении подала голос Анцупова.

— Все, — обернулась на ее возглас Ирина. — Я ушла от нее совершенно счастливая. А она была такая… Как будто решилась на отчаянный шаг. Я не могла поверить, что уже в те минуты, когда разговаривала со мной, она задумала это сделать…

— Что?

— Самоубийство. Ведь Алексей мне все рассказал. Сначала он тоже думал, что ее убили, и чувствовал себя как-то неуютно. Но потом, когда Узнал, что она сама… Он успокоился и объяснил мне, что, очевидно, она решила покончить разом со всеми неприятностями. Я не совсем понимаю его, но если он так думает — действительно так оно и есть…

— Вы рассказали ему, что посещали Шиловскую?

— Нет, что вы! Он получил известие о ее смерти и был так взволнован. Я не хотела пугать его еще больше. Понимаете, для меня такое облегчение поделиться с вами… Наверное, я единственный человек, который видел ее незадолго до смерти, — меня эта мысль очень мучила.

— Вы чего-то боялись?

— Нет, ничего. Но я чувствовала себя виноватой в том, что не сумела понять, что она задумала, не сумела отговорить ее от этого шага, предотвратить его. Я могла объяснить ей, что жизнь прекрасна, если есть человек, которого она любит и который ее любит. Напомнила бы, что у нее есть дочь, ведь это такое счастье!

Ирина замолчала, глядя мимо Костырева.

— Когда вы были у нее, во что она была одета?

— Одета? — очнулась Тишина. — О, на ней был прелестный с розовым блеском пеньюар с ажурной вышивкой, он так подчеркивал ее свежесть!

— Вы не заметили на ней никаких украшений?

— Конечно заметила! У нее было прекрасное кольцо, Алексей мне о нем рассказывал. Старинное, чудное, ужасно дорогое. Я бы такое не смогла надеть — очень страшно носить на пальце целое состояние. Но Евгения Викторовна, конечно, была другое дело…

— Скажите, — задумчиво спросил Костырев, — когда вы уходили от Шиловской, вас кто-нибудь видел?

— Видел? Не знаю… Может быть… — Тишина пожала плечами.

— Во сколько вы ушли?

— Примерно в десять с минутами. Мы разговаривали минут двадцать.

— А что вы делали потом?

— Потом? Прошлась по магазинам, пообедала и пошла на работу.

— По каким магазинам вы ходили? Можете вспомнить?

— Сначала я зашла в «Арс», посмотрела на шубки.

— Примеряли?

— Нет, что вы, просто хотела прицениться. Потом зашла в аптеку, потом в продовольственный, потом в «Книги».

Когда Тишина вышла из кабинета, Лиля Анцупова скептически спросила Костырева:

— Неужели вы ей поверили? Но ведь все ясно как Божий день! У нее железобетонный мотив для убийства.

— Ты знаешь, как она это сделала? У нас даже ее «пальчиков» нет. Она может легко отказаться от своих показаний. И что тогда?

— Но ведь главное она уже сказала — что была у Шиловской! Вы, конечно, здорово ее разговорили, еще бы чуть-чуть — и признание было бы у нас в кармане.

— Хорошо, а что ты скажешь насчет письма?

— Инсценировка.

— Тебе не кажется, что ей было бы трудновато, впервые придя в дом Шиловской, убить ее, отыскать письмо и не оставить при этом ни одного отпечатка пальцев, сохранив идеальный порядок после поисков? Тишина не производит впечатление физически сильного человека, вряд ли она справилась бы с Шиловской. Да и время не совпадает. Разница в два часа — огромный срок.

Костырев тяжело вздохнул и произнес сухо и официально:

— Вот что, лейтенант Анцупова. Завтра вы отправитесь по магазинам, на которые указала Тишина, и опросите продавцов, видели ли они ее и когда. Точное время — самое главное. Ведь если они видели ее до двенадцати часов, а я в этом почти уверен, то их показания почти стопроцентное доказательство того, что Тишина говорила правду. Да я и так в этом почти не сомневаюсь. Задание понятно? Идите выполнять.

— Есть! — Лиля развернулась на каблуках и вышла, хлопнув за собой дверью чуть более громко, чем следовало. Таким образом она выражала свой безмолвный протест.

В глубине души Лиля надеялась, что ожидания Костырева насчет того, что продавцы вспомнят неприметную покупательницу, которая неделю назад заходила в магазин, окажутся обманутыми. И тогда уж она возьмется за нее всерьез!

Глава 24

ВЗРЫВ

Звонок раздался в четыре часа, когда Костырев, борясь с послеобеденной сытой дремой, просматривал материалы дела. Накопленная за год напряженной работы усталость давала о себе знать — он чаще, чем мог себе позволить, поглядывал в окно, на золотые от яркого пополуденного света купола, на город в сиреневой дымке выхлопных газов, глухо бурлящий резкими трамвайными звонками, гулом машин и страстным голубиным воркованием, которое звучало как прелюдия к вечерней тишине.

Глухой голос в трубке отдаленно пророкотал, будоража память знакомыми интонациями: