Читать книгу "О нас троих - Андреа де Карло"

— Простите, Мизия дома? — спросил он.

— Нет, — ответил я, проникнувшись к нему внезапной, инстинктивной неприязнью.

Он сообразил взглянуть на меня.

— А когда она придет?

— Она не придет, — ответил я. — Мизия уехала в Южную Америку, надолго.

Маленький Ливио вцепился мне в ногу; судя по его устремленному вверх взгляду, чувства его мало чем отличались от моих. Блондин, смирившись с неизбежностью, протянул мне руку.

— Томас Энгельгардт.

— Очень приятно. — Вот уж из-за чего я не собирался расстраиваться, так это — что моя рука выпачкана красной краской и что он ждет моего имени в ответ!

— Вы итальянец? — спросил он, старательно улыбаясь.

— Да, — ответил я, без тени ответной улыбки. Мне хотелось одного: захлопнуть дверь и не думать, где и когда они с Мизией познакомились.

— В Южную Америку? Куда именно? — спросил он, и мне показалось, что сквозь его французский прононс пробивается испанский акцент.

— В Колумбию, — ответил я: одна рука — на ручке двери, другая — на плече маленького Ливио.

— А, конечно, на съемки, — сказал блондин, явно не удивившись, и снова улыбнулся в той же манере. Его стрижка, очертания челюсти, покрой голубой рубашки с вышитым вензелем «Т.Э.» безупречно соответствовали друг другу. Из-за этой сцепленности деталей, монолитности пропорций он был как огромный валун где-нибудь в глухом лесу, и я сам каменел от желания ему противостоять.

— Ладно, до свиданья, — сказал я ему.

Он — нет бы сразу уйти! — потянулся погладить маленького Ливио, прятавшегося за моей спиной.

— А телефон Мизия не оставила?

— Нет, — ответил я, чувствуя, как вся моя враждебность к нему вспыхнула от того только, что он произнес ее имя. Я стоял на пороге квартиры Мизии, словно неотесанный, неопытный, безоружный паладин, которого никто и не просил защищать ее сердце, и все было против меня: моя скособоченность, дешевая одежда и даже разный цвет глаз.

Томас Энгельгардт поколебался мгновенье и вытащил из кармана маленький пакетик.

— Не могли бы передать его Мизии, когда увидитесь? Большое спасибо.

Я взял пакетик и захлопнул дверь перед его носом. Швырнул этот пакетик на подзеркальный столик с письмами и другими посланиями, которые мир по-прежнему слал Мизии, и стал наперегонки носиться с маленьким Ливио по всей квартире.

11

Через несколько недель жизни в Париже во мне стало расти беспокойство, не связанное ни с заботой о маленьком Ливио, ни с постыдной ревностью к его матери. Просто чем дальше, тем понятней становилось, что те черты лица и характера, которые маленький Ливио взял не от матери, он взял от Марко: те же глаза и взгляд, та же манера поворачивать голову на три четверти, всем своим видом сообщая миру, что именно ему интересно, что он намерен делать. Всякий раз, когда я это замечал — за ужином, или играя с ним, или читая ему сказку на ночь, — то ощущал некий сбой восприятия, как при помехах в телефонном разговоре.

Я пытался подсчитать, сколько времени прошло между поездкой в Лукку к Мизии и Марко и тем днем, когда Сеттимио рассказал мне, что у нее животик, пытался вспомнить, какой взгляд был у бывшего мужчины Мизии в Провансе, когда он говорил мне, что ребенок не его, и какой — у Мизии, когда я сказал, что сын — копия ее, наполовину. Мне казалось, что я все понял сразу же, как увидел фотографию в письме из Прованса, но просто трусость или умственная лень не дали мне связать одно с другим и сразу же поговорить с Мизией. Но иногда картинка не складывалась и едва обретенную уверенность точил червь сомнения: я начинал думать, что принимаю желаемое за действительное и вообще склонен к мелодраме, и все, что сообщало мне лицо маленького Ливио, — как же мне не хватает его мамы и Марко. Зачем, спрашивал я себя, ворошить прошлое и пытаться по-новому истолковать настоящее: это что, навязчивая идея, любопытство или проявление глубоких дружеских чувств? Я мог сколько угодно об этом думать, но поговорить мне было не с кем: Мизия — за несколько тысяч километров, а Марко и вовсе как в воду канул. С маленьким Ливио поговорить не получалось: у него был скромный словарный запас, к тому же он единственный из всех нас знал еще меньше, чем я.

Я работал, готовил еду, играл с маленьким Ливио, гулял с ним по набережной Сены, где дрожал воздух, когда мимо проезжали автомобили, а сам думал об одном и не знал, что делать дальше.

Как-то вечером, когда Мизия позвонила, чтобы поговорить с сыном, я решился.

— Хочу спросить у тебя одну вещь, — произнес я.

— Да? — сказала она из другого времени суток и другого времени года: ей не терпелось поскорее снова окунуться в тамошнюю развеселую жизнь, поскорее вернуться к роли, что была ей там отведена.

— Марко знает? — спросил я самым что ни есть нескладным, неправильным тоном, хотя столько раз мысленно формулировал вопрос.

— Что именно? — пробился голос Мизии сквозь помехи межконтинентального соединения.

Казалось, я настолько задел ее за живое, подняв такую личную тему, что мой порыв тут же угас.

— Да так, ничего, что у тебя есть Ливио и все такое.

Мизия помолчала; из трубки, до боли прижатой к уху, доносились лишь шумы на линии.

— Не думаю, что Марко интересно знать, что у меня есть Ливио и все такое.

— Не знаю, — сказал я ей. — Может, наоборот. Может, он за это время изменился.

— Люди не меняются, — нетерпеливо сказала Мизия с легким южноамериканским акцентом. — А если и меняются, то к худшему.

Я был слишком потрясен ее косвенным признанием, чтобы что-то возразить, но в то же время и не уверен, действительно ли то было косвенное признание; в общем, я уже мало что понимал.

— Ладно, пока. Всего хорошего, — сказал я и закричал маленькому Ливио: — Иди скорее, мама звонит!

А ночью мне приснился страшный сон: Марко, весь израненный, в лохмотьях, с длинными космами и грязными ногтями, смотрел на меня и плакал, приговаривая: «Спасибо-спасибо, ты такой хороший друг!» — а рядом, в карете, Мизия и ее мужчина с жестким взглядом гладили по голове маленького Ливио, одетого и завитого как принц. Я вскочил весь в поту, у меня болело сердце, и уснуть мне уже так и не удалось.

Утром я взял со стола Мизии лист бумаги и ручку и написал сбивчивое, поспешное письмо.

Париж, 12 ноября.

Дорогой Марко!

Не знаю, когда ты прочитаешь мое письмо, но мне бы так хотелось, чтобы мы опять с тобой начали общаться после стольких лет молчания. (И спасибо за письмо, ты не представляешь, какой это был для меня сюрприз, но что-то у меня не получалось тебе ответить, хотя я очень хотел, так что это еще и запоздалый ответ на то письмо, но и не только, я пишу тебе по одному очень необычному делу, которое, может, меня и не касается, но я ни разу за все эти годы, что мы знакомы, не смог понять, где проходит граница, отделяющая твои дела от моих или от дел Мизии.)