Читать книгу "Ресторан "Березка" - Евгений Попов"

И вот я, беспечное дитя 1964 года, сел выпивать в квартирке моего приятеля Гриши С., в его комнатке, в его деревянном доме, в переулке, которого больше нет. Ибо снесли и построили двухэтажные гаражи в этом самом переулке, бок о бок с высотным зданием, что на площади Восстания, неподалеку от той хорошо оплачиваемой службы, откуда меня три года назад начисто выперли, отлучили и предали анафеме. Гриша, замечательнейший двадцатисемилетний либерал, тип, открытый писателем В.П.Аксеновым, романтик, вечный студент, любитель искусств, постоянно собирал у себя пьянки, где присутствовали различные неизвестные, но вполне официальные художники, скульпторы, картежники, мужики и веселые девицы. Дом был деревянный, двухэтажный, подпертый бревном, чтоб не упал раньше времени. Отапливался краденными в знаменитом «высотском» гастрономе ящиками, но в лютые морозы под рваными одеялами было довольно холодно. В соседях жили тетя Зина – уборщица, ее дочь – профессиональная проститутка и полоумный художник, упорно и бесстрашно писавший в своей каморке масляные портреты Сталина. Вся коммуналка жила дружно, весело... Одалживали друг у друга деньги, вместе справляли Новый год, угощали друг друга винегретом и холодцом.

Там я и напился чрез меру в тот вечер и ночь перед английским зачетом и ехал в последней электричке, нагло куря в пустом вагоне, что, как известно, строжайше запрещается правилами.

И заснул. Все видел во сне исключительно хорошее, а проснулся, тронутый за плечо милиционером, который, указав на потухшую в моих зубах папиросу, вывел меня в тамбур и сказал, что мы сейчас пойдем в милицию.

Куда? В какую милицию? На остановке я выскочил из поезда, дверь с шипеньем закрылась, я показал милиционеру кукиш и, весьма довольный собой, остался на платформе, забыв, что электричка – последняя, а первая – в четыре часа утра, на которой я и ехал потом до Расторгуева, иззябший, ошалевший, совершенно больной от пьянства и майской студеной ночи. Как говорилось в поп-песне тех лет, «опять от меня сбежала последняя электричка...».

– Ты уж на зачет-то не ходи, – сказал мне мой товарищ Б.Е.Трош в шесть часов утра, когда я, поспав пятнадцать минут, пошатываясь, стал собираться в институт.

– Пау-пау, – сказал идиот.

– Вам рассолу нужно выпить, – сказала бабушка.

В электричке меня мутило, все ухало внутри и снаружи, я не отрываясь глядел в окно, пытаясь сконцентрироваться и уловить смысл хоть чего-нибудь, но смысла ни в чем не было.

Я быстро ответил на олл квештенз так:

– Ай вери пуэ ремембер зис...

И англичанка, вытаращив на меня глаза, с ужасом спросила:

– Вот з мэттэ?

– Ай эм илл, – с трудом выдавил я.

Англичанка выпрямилась, вытянулась, в который раз обнаружив кошачью свою, спортсменскую тренированную сухость, и, с отвращением глядя на меня, перешла на русский язык.

– Ступайте вон, – сказала она. – Ступайте и не смейте никогда больше приходить на занятия в таком состоянии...

Контакт? Нет контакта.

– Я больше не буду, – сказал я и вышел, не дыша. Я отчаянно вертел головой, прикидывая, где бы я мог заснуть, забыться, проспаться, выйти из состояния, проснуться другим человеком, но все аудитории были заняты учебным процессом, и я был вынужден скользнуть в помещение военной кафедры, где и заснул под знаменем.

Я заснул. Я видел во сне все исключительно плохое, но проснулся от участливого прикосновения полковника Кувайкозы.

– Напился, сукин сын! – проворчал полковник.

Я вскочил (как ошпаренный), но Кувайкоза рассмеялся и, подобно лукавой красотке, погрозил мне пальцем. И я понял, что он – замечательный человек, что он – строг, но одобряет мужскую лихость, я понял, что запомню его на всю жизнь.

Так оно и случилось. На госэкзамене он дал мне списать, и я получил тройку с минусом.

Ах, все отлетело, отлетело, отлетело... Да было ль все это? А? Было, было, не волнуйся... Но судьба Кувайкозы печальна. Он не верил в существование яда, концентрирующегося в открытых рыбных консервах, отравился и умер, так и не успев узнать, что медицинская пропаганда говорила правду.

Вот, значит, это... такие, стало быть, положительные эмоции из прошлого. Замечу, что здесь присутствует ряд персонажей, обрисованных с такой теплотой и нежностью, что их смело можно назвать положительными. Отрицательной персоной здесь является рассказчик, но и он себя отчасти бичует. Так что – все в порядке на этом участке рукописи, на этом участке рукопись смело и честно имеет пpаво быть, и пускай это послужит камертоном, той чистой нотой, на которую будет ориентироваться дальнейшее изложение.

24.2.19... Город Д. Как я ничего не делал

То есть – как я приехал в город Д. Московской области, что на канале, ехал в электричке, читая книгу «Далеко от Москвы», как уплатил за квартиру, как растапливал (растопил) дымную печь, как съездил на велосипеде в гости к приятелю, где, выпив четвертинку, беседовал о напряженной международной обстановке, как возвратился домой, как читал Тургенева и заснул, не выключив свет, и книжка шлепнулась на пол, как проснулся, и было солнце, и был белый снег, мелкий мороз, и как я ходил звонить в Москву и сильно рассердился, не дозвонившись, и как снег слепит глаза, когда выйдешь на улицу из темной теплой комнаты, и как приходит покой, образуется покой на месте суеты и усталости – это когда одиночество, снег, тишь, загород, и как все это хорошо, как чуден мир, какой покой дарует этот мир, и как я прочитал десять центральных и местных газет: «Правда», «Известия», «Московская правда», «Московский комсомолец», «Вечерняя Москва», «Путь Ильича», «Учительская газета», «Красная звезда», «Советская культура», «Труженик Каракалпакии»... Где все описано как есть и как должно быть... И выпил чайник чаю, и нажарил сковородку картошки, съев ея с килькой, и как подумал обо всём и всё понял, всё, всё, всё, всё, всё, всё понял (я теперь всё понимаю!) – отдохнул, выспался, понял: одним словом – как я ничего не делал...

И ведь только в деревне, за городом так сипит чайник, закипающий на чугунной плите, и такой густой пар поднимается над отварной картошкой – только в деревне. И не мифотворчество это, а имеет вполне материалистическое объяснение: такова конструкция. Конструкция дома с печным отоплением, конструкция плиты, работающей на дровах и торфяном брикете, конструкция этой жизни с палисадничком. Вязкое время, тишина до звона в ушах, обстоятельность, уверенность в светлом будущем и покой, покой, покой...

Да кто ж он такой, этот персонаж Телелясов? А я почем знаю – лик его изменчив, мысли скачут, профессия, возраст не определены, черты лица смазаны... Он-он. Он-он. Идет покупать лампочку в магазин «Свет», и мы сильно надеемся, что купит еще до конца нашего правдивого повествования... (Встревоженно): А что, лампочек в московских магазинах нет? Почему нет, есть. В московских магазинах очень много есть различных лампочек. Есть? Ну и слава богу. Значит, стало быть, я так, значит, все это дело, понимаете ли, понял, что лампочку Телелясов купит?