Читать книгу "Возлюбленная тень - Юрий Милославский"

А Левка – умер.

Каждый год в день твоей смерти беру я, Арнон, твою, Арье, вдову – Соньку-телефонистку и – и везу ее к твоему известняковому прямоугольничку. «Арье сын Реувена Шомрон. Блажен муж, иже не идет на сборища нечестивых. Псалом первый, стих первый».

…Были часы от двух до четырех, когда жители Леванта отдыхают. Вот Арнон Литани и отдыхал – домой не ехал, работу не работал. Он сидел в черном, как бы кожаном, кресле с раскачкой. Спинка на полметра выше головы, колесики не скрипят, подлокотники – замшевые. Замшу Арнон подклеил сам.

Точно такое кресло было в пустом ныне кабинете Главнокомандующего – Провозгласителя Государства. И Арнон так и видел его (себя?) – тугой низкорослый куб со скругленными углами, мудрость и свирепость державных морщин, летучая седая бахромка по периметру башки.

Двадцатипятилетний персональный шнырь – сын старинного приятеля по «Работягам» – шептался с кем-то под дверьми, раздражал.

– Гади, – крикнул Арнон, – в чем дело?

– Порядок, командир. – Арнон – полковник резерва, начинал в Ударных Отрядах.

В свою очередь Гади:

– Арнон, тебе кофе сделать?

– Попозже.

Попозже – кофе, а сейчас – порядок.

Лет двенадцать назад, когда еще регулярно показывали в кинотеатрах советские фильмы, Арнон глядел один – о гражданской у них войне… Они избежать гражданской войны не смогли, а мы – смогли! Но не это суть важно, а прекрасная песня, ее же Арнон перевел, как мог, детям. Недавно – внукам переводил.

Работа у нас такая.

Забота наша простая —

Жила бы страна родная,

И нету других забот!

И – правильно. (В дневнике, однако же, записано: «Все увеличивающаяся несводимость второстепенного к главному».) Нет – правильно! Если б не их антисемитизм , могли бы вместе делать большие дела. И уже было начали…

– Гади, можно кофе.

Шнырь. В галстуке, пиджачонке – новая порода. Самая новая. Беленький, нос подъят. В случае чего всегда сможет определиться в любое славяно-нордическое окружение. Хозподотделы – гестапо, энкаведэ, дефензива… Есть способ обрезанный в необрезанный превратить.

А я схожу с ума от маразматической злобы: дневник не помогает, лекарства – тем более. Гади – отличный парень, служил старшим сержантом у десантников, делает бакалавра на бизнес-администрейшн . И он никакого окружения, никакого «в случае чего» не допустит! Мы им переломаем кости!! А если не дай Бог – то мы, уходя, громко хлопнем дверью!!! Двадцать поколений они будут дебилов рождать…

Мир? Да сколько угодно. Как только намертво вымрут все те, кто помнил, что некогда было не так , а вслед за ними – те, кто краешком пегого глаза видели тех, что это помнили.

Не сами помнили, не сами слышали, а только видели.

Понял, Левка? – ты всегда был дурак. Хотя бы потому, что национальное спортивное объединение «Работяги» – более национально, более спортивно. А «Герои» твои – компания глупцов: никакого спорта, одна шовинистическая партизанщина. Разве ж мы не хотим создать Национальное Спортивное Объединение от Нила до Евфрата? Всему свое время, Левка, понял?

Пришло кофе.

– Гади, зови боссов.

Арнон глотал кофе и слушал, как оповещает Гади начальников Отделов: «Рафи, как жизнь?» И не давая ответить: «Это Гади Зоар. Иди к Арнону».

Зоар. Был Зайднер – стал Зоар. Оставил первую и последнюю буквы, а середину выдрал. Но это ведь не он, это – еще папаша. Когда Зоар-старший последний раз был Зайднером? Тогда же, когда Арнон последний раз был Аркашей.

Они сидели в полуночном кабаке-веранде, и Яффа Яркони (как ее настоящая фамилия?..), еще с собственным, некосметическим носом, пела свое: «Страна моя – малютка». Танго такое было, все танцевали. Никто не помнит, как Яффина настоящая фамилия… И я не помню. Пили мы тогда «Розу Кармеля» – и прощались. С именами? Какие там имена: просто вышел приказ – на службе по внешним сношениям всем принять имена национальные. Никаких Зельдовичей, Хаймовичей, Абрамовичей. Одни Зоары. Яффа Яркони – певица трех войн. У русских в войну была… точно! Клава Шульженкова… Нет – Шульженкина… Нет – Шульженко. А у нас – Яффа.

Не говори мне «прощай», скажи мне просто «до свиданья». Второе танго. Чернушка – так ее в отряде звали. Танго третье.

Вступили: начальник Отдела Информации Игаль Бен-Хорин – желтая дощица в блеклых прожилках, сероглазый лик опасной бритвой, с рыжим чубиком, в мальчишеском наряде; начальник Отдела Исследования Рафаэль Шахар – непонятно кто, плечистая тишина, мохнатая плешина; Иекутиэль Ноах – Отдел Контроля. Старлейт совармии . Он, Иекутиэль, был из особенного списка тех, кто не познал никаких промежуточных сложностей по пути в Страну, – если не считать армейской «губы». Все по соглашению, Левка, – о котором вас, «меджнунов», не известили.

Еженедельное совещание. Первое дело – принесенная Зоаром-шнырем четырехэкземплярная бумага: «Относительно дополнительных данных». А сверху: как водится – Государство, Департамент, кому: всем начальникам отделов, распространение: ограниченное. «Уважаемый (ые) господин (да), в дополнение к отчету от определенного месяца желательно присовокупить…» Присовокупили.

Бумага в целом предлагала следующее: многие прибывшие в Государство Представители Движения-за-выезд требуют квартиры отдельно от родителей, прибывших вместе с Представителями, а также раньше или позже. Однако Службы Интеграции не в состоянии предоставить всем престарелым отдельное жилье и потому вынуждены в ряде случаев поселять родителей Представителей в специально оборудованных двух– и трехжильцовых квартирах, либо в небольших городках, как правило, расположенных на некотором расстоянии от мест проживания представителей, находящихся в центре Государства.

Смысл: бумага обращала внимание на тот факт, что родители Представителей могут стать объектом провокаций со стороны враждебных организаций и государств.

Документ исходил из недр Департамента Общей Защиты, где в заместителях по той или иной Оперативной Части сидели вдохновенные исполнительные старички из Левкиных единомышленников.

Едва нововзойдя в Государство, активисты-Представители обнаружили престарелых «героев» и возбуждали их сантимент.

Откуда они знают все – безо всякой науки? Как удается им в своих пустяках действовать почти без ошибок, выбирать, выжимать, выдавливать, извлекать?

Вопрос такой степени глупости, даже самому себе задавать неудобно.

– Я министру ихнему сто раз говорил, – завелся без ключа нетонкий человек Ноах-старлейт. – Я ему тысячу раз говорил: «Неужели трудно дать двадцати ребятам, нашим ребятам! то, что им хочется?!»

– Ты не понял, господин мой, – заговорил вредный Игаль, пошел писать бритвою направо-налево. – Они, господин мой, не хотят жить с родителями. Они хотят пять комнат, а родителей – не хотят. В России они жили впятером в одной комнате, а в Государстве они хотят жить одни в пяти комнатах.