Читать книгу "Третья причина - Николай Дмитриев"

Номер, отведённый полковнику, оказался обшарпанным, с отклеившимися обоями, за которыми наверняка гнездились клопы. Шкафа не было вовсе, и его заменяла прибитая прямо к стене длинная вешалка. Правда, кровать, стол и стулья имелись, а дополнял обстановку приткнувшийся в углу возле двери жестяной умывальник.

Впрочем, на всё это Иртеньев не обращал внимания. Выпроводив коридорного, полковник первым делом стянул с себя шубу, повесил её вместе с шапкой на деревянный колок и, не разуваясь, завалился на кровать прямо поверх одеяла.

После вагонной тесноты, сутолоки, неустройства и постоянного напряжения, в котором держали Иртеньева его попутчики, лежать вот так спокойно, ни о чём не думая, было невыразимо приятно.

Так, в полудрёме, полковник отдыхал примерно час, пока не почувствовал, что проголодался. Иртеньев сел на кровати и прислушался. Снизу из ресторана, занимавшего почти весь первый этаж, доносилась бравурная музыка оркестриона, выкрики пьяных гостей и визг проституток.

Иртеньев недовольно поморщился. Спускаться в этот бедлам желания не было и тогда полковник, свиснув коридорного, велел ему принести прямо в номер бутылку водки, заодно прихватив закуску поосновательней.

Отпустив коридорного, полковник начал прохаживаться по номеру и тут неожиданно раздался осторожный стук в дверь. Обрадованный таким быстрым возвращением посланца, Иртеньев остановился и весело сказал.

— Да!..

Дверь скрипнула и, к удивлению полковника, на пороге возникли «товарищ Сегал» в сопровождении козлобородого. Иртеньев никак не ждал их появления и поспешно, с некоторой суетливостью, предложил.

— Please… Пожалюйста… Садитесь…

— Благодарим.

Незваные гости бесцеремонно уселись, и только тогда, окончательно овладев собой, полковник спросил:

— Чем обязан?

— Видите ли, в городе особое положение. Мы беспокоимся, — криво усмехнулся Сегал.

Глаза «товарища» недобро блеснули, и полковник понял, что недооценил этого человека. Вне всякого сомнения, за Иртеньевым была установлена слежка, и ещё неизвестно, как там, в поезде, было истолковано его внезапное бегство.

Новый стук заставил всех повернуться к двери, и появление коридорного с подносом в руках несколько разрядило обстановку. Выставляя на стол то вазочку с красной икрой, то блюдце с желтовато блестевшими завитками масла, слуга подвинул единственный бокал Иртеньеву и поспешил заверить:

— Не извольте беспокоиться… Я сей момент!

Перехватив взгляд коридорного, козлобородый плотоядно облизнул губы и распорядился:

— Любезный, ещё буженины с хреном и сельтерской…

От такой наглости Иртеньев вздрогнул, и до возвращения коридорного в номере царила гнетущая тишина. К счастью, малый оказался расторопным, всё недостающее появилось быстро, и едва услужающий вышел, Сегал глухо сказал:

— Думаю, мистер Томбер, пора вам бросить кривляться и изображать дурацкий акцент…

Полковник вспомнил, что в гостинице он не притворялся, и, выходит, что положение его теперь вообще аховое. Иртеньев подобрался, ожидая, что предпримет Сегал, а тот, ничтоже сумняшеся, выложил на стол браунинг и чуть ли не прошипел:

— А ну, «мистер», как тебя там, давай. Всё, как на духу, не то…

Сегал недоговорил, но Иртеньев уже налился той тихой яростью, которая всегда спасала его в подобных ситуациях, и сейчас лихорадочно решал, положить ли обоих «революционеров» прямо в номере или у него ещё есть возможность найти другой выход.

Похоже, торопиться не стоило, и полковник, глядя прямо в глаза Сегалу, с неприкрыто злой иронией, ответил:

— Мне доводилось сходиться с янычарами в рукопашной, так что можете убрать свою пукалку, я не из пугливых…

— Кто вы? — рука Сегала слегка дёрнулась, но так и осталась на рукояти браунинга.

— Кто?.. — насмешливо поднял брови Иртеньев. — Вряд ли у вас есть право спрашивать, но кое-что скажу. Пятнадцать лет назад я на турецкой фелюге отбыл из Люстдорфа в Стамбул, где, впрочем, меня тоже ждала полиция. Так что пришлось бежать дальше. А если короче, то я один из тех, кто сопровождал караван «Сидигейро»…

— Вы анархист? — Сегал и козлобородый переглянулись.

— Теперь это не имеет значения, так как сейчас я представляю здесь заграничный объединённый центр…

Говоря так, Иртеньев отчаянно блефовал, но пребывание в поезде всё-таки пошло ему на пользу, и сейчас полковник вовсю использовал то, что удалось там услышать в ходе «революционных» бесед и споров.

— Мы можем узнать о ваших задачах? — Сегал наконец-то оставил пистолет в покое и его вопрос прозвучал уже по-другому.

— Да, можете. — Полковник сразу же отметил изменение тона и заговорил увереннее: — Нас очень интересует, почему подавлено восстание на Пресне, почему рухнула Красноярская республика[41]и почему, хотя мы с доктором Русселем буквально мотались по солдатским приютам,[42]Владивосток так и не получил помощь…

Сегал и козлобородый ошарашенно молчали, упоминание о докторе Русселе буквально доконало их, и тогда полковник, словно ставя окончательную точку, заключил:

— И не стройте страшных глаз. Я не из охранки. И уж где-где, а там совершенно точно знают ответы на все мои вопросы…

Намёк на неких провокаторов был более чем прозрачен, угроза высказана, и Сегал вкупе с козлобородым враз сникли, тем более что полковник совершенно точно знал: к событиям в Красноярске оба его собеседника причастны напрямую…

* * *

Квартира, снятая Иртеньевым, поражала обилием драпировок. Абсолютно все дверные проёмы скрывали бархатные портьеры, до пола свисали плюшевые занавеси, прихваченные снизу кистями, и было ощущение, что вся окрестная пыль собралась в эту тяжёлую, давно не выбивавшуюся ткань. Да и вид из окон тоже не радовал. Там виднелись серые, осевшие за зиму сугробы и одинокая баржа с дровами, вмёрзшая в лёд Обводного канала.

Прохаживаясь по комнате, полковник сначала поглядывал в окна, а потом, остановившись возле очередной портьеры, щелчком выбил струйку зеленоватой петербургской пыли с изрядной примесью истёртых в порошок лошадиных яблок.

По странному контрасту Иртеньеву почему-то вспомнился резкий запах сгоревшего газолина на Нью-Йркской улице, и вдруг полковнику со страшной силой захотелось домой, на Волынь, в тихий уют дедовской усадьбы.

Из этого состояния его вывел мелодичный звонок. Иртеньев поспешил в переднюю, сам распахнул дверь и с облегчённым возгласом: