Читать книгу "21.12 - Дастин Томасон"

— Разумеется, объяснил, но только тебе, писец, никогда не понять, какие ощущения испытывает правитель в присутствии такой могущественной силы!

Но, рассмотрев насекомых пристальнее, я заметил, что они то и дело начинали медленно потирать воздетые в воздух передние лапки, и мне показалось, что я начал прозревать истину. Эти лапки придавали им вид человека, молившегося богам. Ни одно создание в животном мире, которое мне доводилось видеть прежде, не производило столь благочестивого впечатления. Ни одно не могло служить для людей образцом того, как исполнять молитвенный ритуал.

Значит, именно поэтому Властитель так почитает этих насекомых? Потому что считает, что в засуху мы утратили преданность богам, а они представали символом подлинной набожности?

Наследник снова повернулся к девушке и сказал:

— Только человек, преданный своим предкам, сможет понять, кто такой Акабалам.

Несмотря на подверженность дурному влиянию отца, Песнь Дыма рос хорошим человеком, простым и чистосердечным. Он обладал душой, которую его лесные предки сумели бы принять и полюбить, как это описано в древних книгах. Там, где его отец легко мог приказать обезглавить меня за то, что я завладел девушкой, которая нравилась ему самому, Песнь Дыма просто захотел произвести на нее впечатление и честно завоевать ее привязанность. Он выкрал насекомых из отцовского дворца только для того, чтобы показать Огненному Перу, насколько большим могуществом он обладает в сравнении со мной. И я с удовольствием признал его победу.

На глазах у девушки я низко склонился перед мальчиком и поцеловал его ноги».

24

— Две тысячи солнц, — заметил Роландо. — Почти шесть лет. Здесь описана действительно невероятно долгая засуха.

Вместе с Чель и Виктором он стоял рядом с пятью только что восстановленными и расшифрованными фрагментами рукописи. И Чель снова перечитала строку с 28-й страницы сочинения Пактуля: «Некоторые початки маиса вызревают даже в такую затяжную и ужасную засуху, которую мы переживаем уже почти две тысячи солнц».

— Согласен со мной? — спросил Роландо Виктора, который уселся теперь в одно из кресел лаборатории Гетти, потягивал чай и рассматривал фотокопии перевода.

Прошлым вечером, когда Чель приехала в музей после свидания с матерью в церкви, она именно с Виктором хотела поделиться своим разочарованием, уверенная, что он поймет ее, как никто другой. Но сам Виктор вернулся после бесплодного поиска нужной статьи в грудах старых журналов уже только за полночь. К тому времени Чель сумела украдкой принять душ в здании института консервации памятников при музее и, казалось, полностью смыла неприятный осадок, оставшийся после разговора с Хааной, после чего вновь с головой ушла в работу. Желания обсуждать это у нее больше не возникало.

— Да, а Властитель только усугублял положение, — сказал Виктор. — Но ты, конечно, прав. Это была неслыханная засуха, которая, вероятно, имела решающее значение.

Если бы окружающий мир жил сейчас нормальной жизнью, это могло стать самым важным открытием в научной карьере каждого из них. Города майя классического периода, расположенные в глубине материка, были способны делать запасы воды не более чем на полтора года. Полученные доказательства шестилетней засухи убедили бы даже самых упертых оппонентов Чель, что упадок цивилизации майя произошел именно по тем причинам, о которых она писала уже давно.

Вот только окружающий мир был сейчас очень далек от своего нормального состояния.

На первый план теперь выдвигалась связь нового кодекса с затерянным городом, которая становилась все очевиднее с каждым новым переведенным разделом. Стало ясно, что Пактуль защитил двух девочек, взяв их под свое покровительство, и продолжение казалось почти очевидным — он должен был потом сделать их своими женами. Выдвинутое Роландо предположение, что они и стали «троицей основателей», выглядело все более правдоподобным.

Но какими бы важными ни представлялись все эти открытия, они по-прежнему мало помогали точно определить расположение города и место, где заразился страшной болезнью Волси. К счастью, теперь у них был ключ к полному понимаю глифа, обозначавшего Акабалама, загадка которого прежде затрудняла перевод. Основываясь на описании насекомых, которые будто бы обладали способностью обращаться к богам, Чель, Роландо и Виктор сошлись во мнении, что речь шла об обыкновенных богомолах. Эти насекомые были распространены по всему региону обитания майя. И хотя писец недоумевал, почему народ вынуждали поклоняться им, майя по временам действительно обожествляли насекомых и создавали богов, которых они якобы олицетворяли.

И все же чего-то здесь не хватало. Тридцать две изготовленные из коры страницы были почти полностью расшифрованы, но даже с учетом нового понимания смысла глиф все равно на одной только странице употреблялся десять или одиннадцать раз в странном и необычном виде. Как ни пыталась Чель заменять «Акабалам» на «богомол» или «священный богомол», в конце все равно получалась бессмыслица. В начале книги глиф совершенно очевидно обозначал имя бога. Но в финале, как теперь казалось Чель, Пактуль употреблял его для описания действия.

— Это слово обозначает нечто внутренне присущее предмету, — высказал догадку Роландо. — Как пчелы ассоциируются со сладостью меда.

— Или как Хунаб Ку может употребляться вместо слова «трансформация», — подхватил идею Виктор, имея в виду бога-бабочку.

Раздавшийся снаружи грохот заставил всех вздрогнуть, а Чель сразу же подбежала к окну. За последние два дня мародеры на грузовиках несколько раз подъезжали к музею в поисках легкой поживы, но, заметив вооруженную охрану, поспешно ретировались.

— Все в порядке? — спросил Роландо.

— Кажется, да, — ответила Чель, ничего толком не разглядев внизу.

— Итак, к чему же мы пока пришли? — продолжил Роландо, когда она вернулась. — Предположим, что Властитель ввел в пантеон нового бога, потому что богомолы показались ему образцом благочестия и набожности, так?

— Вероятно, из-за столь длительной засухи вера многих людей сильно пошатнулась, — сказала Чель. — И Властителю показалось, что он нашел ее новый источник.

Она склонилась ниже к зажатому между двумя стеклянными пластинами фрагменту рукописи из числа последних страниц, реконструкцию которой они недавно закончили, и мысленно стала заменять значения глифа:

«Быть может, наш правитель поощряет (набожность), потому что его молитвы о ниспослании дождя оказались тщетными, и теперь он знает, что дождей не будет? Но разве подобное безудержное (благочестие) не ввергнет общество в окончательный хаос, развратив даже богобоязненных людей? Ведь не зря народ Кануатабы так страшится (набожности), не зря она так пугает меня самого. (Набожность) — самое ужасающее из человеческих прегрешений, пусть ее даже насаждают повелением самого Властителя!»

— Снова полная бессмыслица, — заключила она, закончив фразу. — Почему писца приводит в такой ужас набожность? И как можно ее вообще считать прегрешением?