Читать книгу "Амальгама власти, или Откровения анти-Мессинга - Арина Веста"

– Первая кровь! – усмехнулся Муромов. – Первый юнкерский бал!

– Вы не смели, Муромов, убивать его! – яростно выдохнул Звягинцев. – Я обещал!

– Быдло не помнит обещаний, – бросил Муромов и наклонился над убитым. – И не следует данной присяге! Поэтому наш ответ только один – смерть!

Он вытер мокрое лезвие полой шинели солдатика. Глухо застонал второй постовой – рослый солдат в черной папахе. Смертельно раненный, он все еще тянулся к винтовке. Муромов наступил на его судорожно вытянутые пальцы и ловко обшарил карманы. В одном из них звякнули ключи от цейхгауза.

Условным свистом юнкера вызвали подкрепление. Вшестером они вывезли со склада два орудия и привязали к лафету ящик снарядов. Погоня догнала их на Горбатом мосту. Укрыв орудие за парапетом набережной, они дали два залпа по нападавшим и подкрепили его винтовочным огнем. К рассвету орудия были в расположении юнкерского отряда. На рассвете ожила линия обороны, и с первым лучом солнца юнкерские отряды перешли в наступление, они неумолимо выдавливали и теснили к окраинам разрозненные группы рабочих и отряды революционных солдат.

К полудню весь центр, кроме части Тверской улицы, был в руках юнкеров. Кремль был окружен тремя юнкерскими ротами и подкреплением из школы прапорщиков. На втором этаже верхних торговых рядов «александровцы» установили пулеметы и устроили пулеметные гнезда. Броневики юнкеров из других московских училищ встали на Скобелевской площади, дула пушек смотрели в окна особняка Трубецкого, где засел Революционный комитет. Под прицелом артиллерийских орудий полковник Дорофеев потребовал распустить РВК и сдать Кремль. Окраины Москвы, Стромынка и Марьина Роща, тонули в дыму пожарищ, там, по слухам, шли невиданные грабежи торговых складов и магазинов. Казаки летучими рейдами мелькали по всему городу, наводили ужас на бунтовщиков и охраняли границы восстановленного порядка. Между штабами сопротивления была налажена телеграфная связь.

– Принято донесение: трамвайная, электрическая и телефонные станции контролируются правительственными войсками! – докладывал бледный от волнения молоденький офицерик, затянутый, как оса, новой портупеей.

В ту же ночь Кремль подвергся бомбовым ударам, были разбиты ворота Кутафьей башни и повреждены святыни внутри Кремля.

Ранним утром 25 октября на Красной площади было неожиданно тихо. Революционные кремлевские роты затаились в ожидании. Поздно ночью поступил приказ командующего округом открыть по Кремлю ружейный и пулеметный огонь. Это был предупредительный знак восставшим, в ночной тьме началось стремительное движение юнкеров по Воздвиженке к Кремлю и Манежу.

Осажденные кремлевские роты все еще надеялись на подкрепление, но грузовики с вооруженными рабочими были задержаны на Мясницкой и остановлены возле Манежа. Занимать Кремль было решено через Кутафью башню. Тяжелая артиллерия пробила брешь в воротах, но приближаться к воротам было опасно: повсюду на галереях по краям башни сидели стрелки.

– Господа юнкера, слушай мою команду! Кому дорога честь и родина, в атаку! За мной! – скомандовал Одарченко.

Осажденные ответили яростной ружейной пальбой. Пешая атака захлебнулась, юнкера падали замертво, раненые пробовали ползти, уцелевшие выносили товарищей из-под огня. Звягинцев и Муромов несли на руках раненого Одарченко. Недалеко, на Воздвиженке, жил училищный доктор Голощапов. Юнкера дотащили Одарченко до дверей с именной табличкой Голощапова. В глазах заплясал белый квадрат бумаги на дверях доктора: «Ушел в революцию!» На площади им удалось остановить крестьянские дроги, невесть как оказавшиеся в центре военного города. Испуганному мужичку отсыпали шапку керенок, и он побожился, что отвезет «упокойника» на Сивцев Вражек, где жила престарелая мать Одарченко.

На рассвете 27 октября от штаба округа к Кремлю подошли броневики. Новый штурм начался с артиллерийской подготовки, переросшей в атаку и ближний штыковой бой. В два часа ночи над позициями разнеслись громкие крики. Кремлевские переговорщики объявили о сдаче!

Занимать Кремль было доверено двум ротам «александровцев». Впереди медленно ползли броневики, за ними двумя густыми колоннами шли юнкера, впереди – пулеметчики и офицеры. Из церкви навстречу робкой толпой выбежали человек сорок попов и монахов.

– Ратуйте, братцы! – плакал пожилой монах в длинных, до пояса, сединах.

Внезапно первые ряды смешались, посыпались, побежали…

– Измена, измена!

– Где Рябцев? Отходим!

Из окон казармы гремели выстрелы. На колокольнях огрызнулись огнем пулеметные гнезда. Под огнем юнкера развернули артиллерийские орудия и дали залп по стрелявшим. Пулеметчики замолчали.

Подоспевшие броневики открыли предупредительный огонь с плаца. В три часа ночи на плац стали выходить революционные солдаты. Они клали оружие у ног и поднимали руки. Никакого озлобления эти смятые, растерянные люди не вызывали, они радостно и послушно выполняли команды старших офицеров, как нашкодившие псы при вернувшемся хозяине.

В три часа ночи пленных погнали в казармы. Там шел допрос, к утру допросили всех. Невинных отпустили, остальных взяли под караул, поговаривали о расстреле.

– Вы с ума сошли! Как это можно безоружного человека лишать жизни? – возмущался корнет Дорошевич.

– Зачем расстреливать? – говорили училищные офицеры. – Надо только показать твердую руку, и русский солдат опять становится хорошим солдатом!

Вечером того же дня Николай Звягинцев впервые заступил на кремлевский пост. Пулеметное гнездо было устроено на верхнем ярусе Спасской башни. Над дымной Пресней в полнеба расплеснулся воспаленный закат, с набережной задувал свинцовый ветер, сыпал в лицо ледяной шрапнелью.

Из округа шли тревожные вести: юнкера, державшие оборону в городе, были выдавлены с баррикад подоспевшими с фронта революционными частями. Самые мужественные укрылись в домах и продолжили бой, но кольцо сопротивления уже разбилось на отдельные островки-крепости. Конторы, доходные дома и тесные меблирашки укрывали последних не сдавшихся храбрецов.

За ужином юнкера передавали последнюю новость о том, что полковник Рябцев склоняется к сдаче Кремля и подмоги им ждать неоткуда, а значит, им всем придется «умереть за Москву»!

Умереть за Москву! Еще мальчиком Звягинцев мечтал умереть за Москву. Это было так же легко, как на рассвете подняться ввысь вместе с голубиной стаей и, окинув взглядом золотистый спящий город, опуститься как пух на пустую солнечную площадь.

– Верность присяге и русская честь! Их не сможет отнять или зачеркнуть пуля или штык, направленный в сердце! – прошептал корнет Дорошевич, и все, кто слышал, поддержали его.

В прорези бойниц Звягинцев видел Лобное место и часть площади перед воротами. Около полуночи раздался перестук копыт по брусчатке: по Красной площади катилась шикарная пролетка с крытым верхом. Оставалось загадкой, как щегольской экипаж прорвался сквозь пикеты и баррикады. Не веря своим глазам, Звягинцев разглядывал белогривых коней и пышного лихача-кудрявчика, точно сошедшего с лубочной картинки. Из пролетки выпрыгнули два стройных, изящных юнкера. Один был ранен в руку, но, по-видимому, легко. Вдвоем они вытащили из пролетки пулемет «Максим». Из экипажа, чуть подобрав оборку длинного платья, вышла высокая, молодая женщина в одежде сестры милосердия, но юнкера не подали ей руки, они были заняты хвостом – точнее, ручкой пулемета. Пролетка тотчас же сорвалась с места. Двое «солдатиков» и «сестра» поспешили к Спасским воротам.